Буреполомский дневник

Думал: ну ладно, на проходняк вперед – черт с ним, лишь бы сразу тумбочку свою забрать. Но оказалось, замысел “козла” был хитрее: шконку мою унести вперед, а меня самого оставить на месте, т.е. переложить на другую шконку, долженствующую быть принесенной. Два здоровяка, 20 и 22 лет, с явным отставанием умственного развития, написанным на лицах, взялись было тащить мой шконарь – но тут эта гнида, глумливый “козел”, заверещала, чтобы, мол, я убрал все, что на ней лежит, и даже сам матрас скрутил – все равно, мол, его перекладывать. Я стал убирать кипы бумаг и газет, книги, все, что лежало под изголовьем; часть положил на тумбочку, часть – на уже перенесенную вперед шконку азербайджанской обезьяны, в это время время отсутствовавшей. Глумливый “козел” подскочил и скинул эту кипу газет на пол. Здоровяки–дауны уже взялись было за мой шконарь, отодвинули его далеко от стены, но тут вмешался злобный убийца Маньки и сказал глумливому: мол, оставь его здесь, хрен с ним, передвинь следующие шконки!

Шконку тот оставил в покое, но сделал попытку переселить меня куда–то в соседний (ближе к выходу) проходняк – мол, этот займет бригада КСП–шников (“красные” работяги, натягивающие “колючку” и пр. на “запретке”). Я отказался наотрез; видимо, зная мой характер, эта мразь на переселении не очень–то настаивала. Вокруг уже стоял глумливый, злобный, издевательский, остервенелый визг и вой этих тварей: двух упомянутых “козлов”, плюс бывшего завхоза 2–го (который, все призывал, как обычно, к физической расправе надо мной – сжечь, избить, разбить ... (то, как они именуют лицо, в том числе и свое), а также – выбросить все вещи, переселить в “петушатник”, в “локалку” и т.д.); плюс – разные мелкие, но тоже глумливые подголоски, особенно – один из тех двух даунов–здоровяков, тот, что помоложе. Выли, визжали, хохотали, “острили”, – словом, глумились вволю; возник целый хор и целый спектакль около моей шконки. Но меня–то этим не возьмешь!.. :) Визжите, суки, сколько хотите!.. А поднялся визг с того самого момента, как я вынул из–под матраса первую кипу бумаг и пакет с письмами. Их это страшно возбудило, они завыли, – видать, хочется сказать что–то глумливое, но не так–то просто – очень уж нетривиально видеть здесь много книг, газет, бумаг, а не все то, к чему они привыкли и что ценят (чай и курево, прежде всего) Что–то же надо придумать, чем скомпрометировать! – и несколько тварей, не сговариваясь, тут же заверещали, как им ужасно “воняет” от моих книг и бумаг, глумливо запели: “запахло весной...” – хотя чем же может вонять от книг? Просто это самый надежный тут, у них, у быдла, простонародья, примитивных насекомых, способ унизить, “опустить”, скомпрометировать, втоптать в грязь любого человека или вещь: заявить громко, что от него (нее) воняет. Прием безотказный – еще Горький в “Детстве” упоминает, что соученики по ЦПШ так же вот врали про него учителю, что от него воняет. Жизнь и нравы нижегородского быдла не изменились за 130 лет. Ну так раз вам “воняет” – чтоб вы поскорее задохнулись и копыта отбросили, выродки!..

В общем, меня оставили на моей шконке, шконку на месте – но она была далеко отодвинута от стены. Сил задвинуть ее обратно у меня, ясное дело, не было. Стопки бумаг и книг я, под их улюлюканье, уже положил обратно под матрас. Два здоровяка–дебила (или один? С кем–то еще? Не помню.) взялись придвинуть ее, у них сразу не получилось (точнее, придвинули, по–моему, но не совсем до конца) – и тогда эта мразь, глумливый “козел”, зайдя в соседний проходняк, начала сама срывать с крючка висящие у меня над изголовьем пакеты и швырять их на пол. Затем она сошвырнула на пол – в мою сторону, но не до конца – мой матрас, подушку, и по частям стала швырять на пол все бумажное, что лежало под изголовьем.

Кульминация! Торжествующий рев, вой, улюлюканье достигли своего апогея, а в моем проходняке образовалась хаотическая большая куча из моих вещей и бумаг. Этого–то им и надо было, всей этой швали, устроившей этот спектакль – и действующим лицам, и статистам, и зрителям: при мне, открыто и публично устроить мне этот погром, предельно унизить, ясно показать, насколько они сильнее меня – и могут сделать со мной все, что захотят, глумиться, как им будет угодно. (Тем паче, что ударить, несомненно, очень бы хотели, да боятся.) Во всем этом был какой–то элемент театра, для меня это несомненно. Но – это трагическая реальность, хоть и выглядит как театр, как шоу. Такой же эпизод есть, помню, в “Круге первом” у Солженицына – когда жена одного из героев на свидании жалуется ему, что соседи по коммуналке сорвали со стены ее полку, выбросили какие–то ее вещи (сундук?) и т.д. Но если для них она была “жена врага народа”, чью травлю – гласно и негласно – санкционировало государство –

28.8.10. 7–51