Буридан

Мы помним, что малышка Жуана опорожнила принесенный королем пузырек и тут же наполнила его водой. Жуана, которая абсолютно ничего не знала в этот момент, когда ее уже шли арестовывать, просто-напросто не хотела, чтобы королева отравилась, как не хотела и того, чтобы ее саму обвинили в исчезновении флакона.

Когда к Маргарите, спустя многие часы после ухода Людовика и ареста Жуаны, вернулась способность мыслить здраво, она обдумала сложившуюся ситуацию со стоическим хладнокровием.

В общем и целом, ей предстояло сделать выбор между добровольным уходом из жизни и смертью от рук палача.

Будучи натурой сильной и решительной, Маргарита почти не колебалась: раз уж она была приговорена, она хотела умереть в свое время и по своей воле. Маргарита решила, что умрет на рассвете. Всю ночь она пролежала в кровати, в той же позе, в которой оставила ее Жуана, пролежала, воскрешая в памяти события своей жизни и сожалея о том, что прошла так близко от счастья, даже его не заметив. Она не шевелилась; время от времени ее пробивала нервная дрожь, когда она думала о том, что теперь любит Людовика… теперь, когда уже слишком поздно! Она искала причины этой любви и не находила их.

«Возможно, — думала она, — я всегда его любила, только не осознавала этого; понадобился разряд молнии в моей жизни, чтобы показать мне эту любовь».

Фактически она забывала, что на протяжении всей ее жизни одни ее увлечения сменялись другими; страсть к тому или иному мужчине всегда охватывала ее как-то вдруг, внезапно! Ненависть Маргариты иногда прощалась, любовь — никогда.

В одну из таких резких перемен она и начала обожать короля. Даже если предположить, что Людовик и дальше бы верил в ее невиновность, а Маргарита смогла бы вновь занять свое место королевы и супруги, вероятно, эта любовь уже через неделю бы неожиданно уступила место какой-нибудь новой и необъяснимой страсти. Вот только страсть Маргариты к Людовику печально совпадала с последними часами ее существования, и Маргарита могла сказать себе со всей искренностью:

— Мне бы следовало любить его всю мою жизнь.

Словом, в эту ночь она пережила часы невыразимого ужаса, вполне объяснимого страха смерти, осложненного бесконечным сожалением об этой любви.

Утром, как только в комнату пробились первые утренние лучи, она встала, твердым шагом подошла к столу, схватила флакон, откупорила и выпила его содержимое, притом что рука ее даже не дрогнула.

Прежде всего, она удивилась, увидев, что все еще держится на ногах: по ее собственным представлениям, яд должен был убить ее мгновенно, однако же никакого недомогания она не чувствовала.

Тогда она решила, что, вероятно, тот яд, который оставил ей король, был медленного действия. Она подсчитала, сколько в подобных условиях может продлиться ее агония, и содрогнулась от невыразимого страха, поняв, что эта агония, быть может, будет продолжаться долгие дни. Тем не менее боли она не ощущала. И мало-помалу она успокоилась, сказав себе, что если страдания будут жестокими, если смерть не придет достаточно быстро, она вполне сможет заколоть себя кинжалом.

Она отдернула занавески окна, и в свежем утреннем воздухе, в магии цветов, представленных всеми оттенками красного, от бледно-розового до цвета золота с медью, взору ее предстала веселая панорама старого Города, смыкающиеся крыши, устремившие вверх свои своенравные верхушки, флюгеры, стены Нельского особняка, Сена, ярко-синие воды которой неспешно утекали вдаль, и, наконец, прямо перед ней, Нельская башня.

И в радости этого утра башня выглядела уже не столь загадочной и мрачной. Можно было подумать, что призраки оставили ее, удовлетворенные тем, что кровавую развратницу настигло наказание.

Маргарита подошла к окну, уткнулась лицом в решетки и долго смотрела на башню. Смотрела без страха. Теперь, стоя на пороге смерти, она больше не опасалась, что платформа вот-вот заполнится призраками, а Сена изрыгнет из своих глубин трупы.

Думала же она буквально следующее:

«Это был не яд! Людовик пожелал испытать меня! Людовик не хочет, чтобы я умирала! Он все еще любит меня! Я буду жить! Я буду счастлива!.».

В тот же миг она вдруг поднесла руку ко лбу. Ей показалось, что нечто — что именно, она не знала — разорвалось в ее голове. Затем эта резкая боль ушла. Она перевела дыхание, улыбнулась, но в ее растерянных глазах появилось что-то такое, чего еще минуту назад в них не было. Она вновь ощутила острую боль в затылке, которая почти тотчас же прошла, как и первая. Она пристально уставилась на Нельскую башню, словно для того, чтобы убедиться, что она не боится этой башни, теперь, когда знает правду: король желал лишь испытать ее, и, следовательно, не хочет, чтобы она умирала!..

— Это потому, что он все еще меня любит! О, я тоже буду любить его, любить так, как никогда не любила! Нельская башня, проклятая башня, я говорю тебе: «Прощай!».

В эту секунду она замерла в страхе, обезумев от ужаса, и начала пятиться; ее всю, с головы до ног, била судорожная дрожь.