Буридан

Успокаивало одно: Маленгр подозревал кого угодно, но только не её, напротив, просил её помочь найти виновного.

Поэтому, сочтя, что такой ситуацией грех не воспользоваться, она отвечала, сложив руки в жесте негодования:

— Святая Дева!.. Есть же на земле такие зловредные людишки. Уже и на жизнь себе нельзя заработать честно, не подвергаясь нападкам завистников и клеветников!..

— Так ты поможешь мне, Жийона? — спросил Маленгр с полнейшим добродушием.

— Конечно же, помогу, — отвечала Жийона. — Сделаю все, что будет в моих силах.

— Так я и думал, — сказал Маленгр и небрежно добавил: — Тем более что это не только в моих интересах, но и в твоих.

— Как так, Симон?

— А так, что я сказал монсеньору, что ты мне во всем помогала, так что, будучи в курсе всех моих поступков, он все знает и про твои.

— А! — только и вымолвила Жийона, и зрачки ее на секунду оживились. — И ты это сделал?.. Но почему?..

— Потому, что мне нужно было сказать хоть что-то такое, что бы смягчило мою вину, и потому еще, что я люблю тебя, Жийона, ты же знаешь, и когда я увидел, что наш хозяин уже раздумывает, какую смерть для меня подобрать, то, в силу своей любви к тебе, не пожелал оставлять тебя одну и сделал все для того, чтобы отправиться на тот свет вместе с тобой.

Мегера хрустнула пальцами. То было единственное проявление обуревавших ее эмоций, и бесцветным голосом она спросила:

— Если я правильно тебя поняла, теперь монсеньор накажет уже нас обоих, и на его прощение рассчитывать не приходится?

— Совершенно верно.

— Тогда, Симон, не можешь ли ты мне сказать, почему монсеньор вызвал меня и приказал подчиняться тебе во всем, что ты прикажешь, а главное, почему монсеньор дал тебе некие тайные указания?.. Ты в тот момент совсем не выглядел, как человек, впавший в немилость, напротив!..

Сказав это, она устремила на него излишне оживленный взгляд, словно шептавший: «Берегись, меня на мякине не проведешь!»

— Ха! Жийона, — промолвил Маленгр с тем коротким, почти безмолвным смешком, который случался у него, когда он намеревался сыграть с кем-то злую шутку, и значение которого было прекрасно знакомо старухе по собственному печальному опыту. — Хах, Жийона! Дело в том, видишь ли, что я, Симон Маленгр, обвел монсеньора, этого всемогущего графа де Валуа, вокруг пальца, да так ловко, что тебе и самой выкинутый мною фортель покажется забавным, когда я тебе его расскажу.

Жийона почувствовала, что ее вновь охватывает смутная тревога, так как она видела, что Маленгр абсолютно искренен; так ей, по крайней мере, казалось, и она страстно желала узнать, что же это была за шутка, чтобы сориентироваться, понять, действительно ли они утратили расположение хозяина и не допустил ли Маленгр какой-нибудь оплошности, из которой она, за счет своего коварства и сноровки, сможет извлечь выгоду для себя одной.

Но для этого с Маленгром нельзя было разговаривать в резком тоне, нельзя было позволить ему увидеть пробуждающийся в ней страх, нельзя, наконец, было дать ему понять, что его намерения, поступки, слова, мысли кажутся ей подозрительными.

В противном случае, насколько она знала Маленгра, он бы начал играть с ней, как кот с мышью, и оставил бы ее в дураках так же, как, по его собственному заверению, уже облапошил их хозяина.

— То есть, — промолвила она осторожно, — наши дела не так плохо, как я того опасалась.

— Напротив, Жийона, напротив, мы — или, скорее, я — никогда еще не пользовались таким доверием и расположением монсеньора.

Жийона вытаращила глаза, как человек, который говорит: «Ничего не понимаю».

— Сейчас поясню: я пользуюсь безграничным доверием монсеньора, но только в течение ближайших двух суток.

— Вот как! — произнесла старуха, насторожившись. — И что же случится через двое суток?

— Случится то, что монсеньор прикажет вырвать вот этот самый язык за то, что я солгал ему.

— А! — только и вымолвила Жийона, впрочем, с самым глубоким безразличием. — А потом?

— Мне отрубят вот эту саму правую руку — как клятвопреступнику.

— Вот как! — повторила Жийона и провела языком по губам, будто уже в предвкушении этого пленительного для нее зрелища. — А потом?..

— Потом?.. Вероятно, меня будут пытать калеными щипцами и заливать мне в открытые раны расплавленный свинец, если только.

— Если только?.. — вопросила чертовка таким тоном, каким могла бы сказать: «Какая жалость! Неужели ты избежишь этой пытки и я буду лишена столь чудесного зрелища?»

— Если только не освежуют, что того быка.

— Ого!..

— Или не поджарят на медленном огне.

— Боже всемилостивый!..

— Или, наконец, разорвут на четыре части.

— Святая Дева!.. И с тобой все это сделают, мой бедный Симон?

— Даже не сомневаюсь, — сказал Маленгр с все тем же ужасным спокойствием, которое не покидало его на протяжении всего страшного перечисления пыток, которые, по его мнению, его ожидали. — Даже не сомневаюсь, что через двое суток нам через все это придется пройти.

— Как это — нам?.. — пролепетала испуганная мегера. — Почему — нам? Тебе, ты хотел сказать. Но мне? Мне-то почему?

Маленгр издал сухой и зловещий смешок.