Бувар и Пекюше

Регина предложила их сопровождать. Она снова стала к ним приходить и расположила к себе детей ласковым обхождением.

Викторина сразу изменилась, стала сдержанной, медоточивой, опускалась на колени перед мадонной, восхищалась жертвоприношением Авраама и презрительно фыркала при слове протестант.

Она заявила, что ей велено поститься; они справились, — оказалось, что это неправда. В праздник Тела Христова с одной клумбы исчезли ночные фиалки и украсили собою алтарь; она дерзко отрицала, что срезала их. В другой раз она стащила у Бувара двадцать су и положила их, во время вечерней службы, на блюдо ключаря.

Из этого они заключили, что нравственность расходится с религией; ее значение второстепенно, когда у нее нет другого основания.

Однажды вечером, когда они сидели за обедом, вошел г-н Мареско. Виктор тотчас же убежал.

Нотариус, отказавшись присесть, объяснил причину визита: молодой Туаш поколотил, едва не убил его сына.

Так как происхождение Виктора было мальчикам известно, и он не пользовался их симпатиями, то они называли его каторжником; и только что он дерзко избил г-на Арнольда Мареско. У дорогого Арнольда остались следы на теле.

— Его мать в отчаянии, костюм изорван, здоровье пострадало! К чему это приведет?

Нотариус требовал, чтобы Виктор был строго наказан и перестал вместе с другими посещать уроки катехизиса в предупреждение новых столкновений.

Бувар и Пекюше, хотя и были задеты его высокомерным тоном, обещали все, что он хотел, со всем согласились.

Чувство ли чести руководило Виктором, или мстительность? Во всяком случае он не был трусом.

Но его грубость их ужасала; музыка смягчает нравы; Пекюше набрел на мысль преподавать ему сольфеджо.

Виктор с большим трудом научился бегло читать ноты и не смешивать терминов adagio, presto и sforzando.

Его учитель силился объяснить ему гамму диатоническую, хроматическую, совершенный аккорд, оба рода интервалов, так называемые мажор и минор.

Он заставлял его сидеть совершенно прямо, грудью вперед, держа плечи ровно, широко раскрыв рот, и чтобы учить его на примере, фальшиво пел; голос Виктора с трудом вырывался из гортани, так он сжимал ее. Когда счет начинался с четвертной паузы, он вступал сразу или слишком поздно.

Пекюше тем не менее приступил к двухголосному пению. Он взял палочку, которая ему заменяла смычок, и наставительно размахивал рукою, точно позади него был оркестр; но занятый двумя делами одновременно, он ошибался в темпе, вслед за ним путался ученик, и, морща лоб, напрягая шейные мускулы, они продолжали петь наудачу, до конца страницы.

Наконец Пекюше сказал Виктору:

— Ты далек от того, чтобы блистать в певческих капеллах.

И он бросил преподавание музыки.

К тому же Локк, пожалуй, прав: «Она вовлекает в столь разношерстное общество, что лучше заниматься чем-нибудь другим».

Хорошо бы Виктору уметь набросать письмо даже без намерения стать писателем. Их остановило одно соображение: эпистолярному стилю нельзя научиться, ибо он свойствен исключительно женщинам.

Затем им пришло на ум внедрить в его память несколько литературных отрывков, и, затрудняясь выбором, они заглянули в сочинение г-жи Кампан. Она рекомендует сцену Элиасена, хоры из «Эсфири», Жан Батиста Руссо целиком.

Это немного старо. Что до романов, то она запрещает их чтение, так как они рисуют мир в слишком выгодном освещении.

Однако она допускает «Клариссу Гарлоу» и «Отца Семейства» мисс Опи. Кто такая мисс Опи?

В «Биографии» Мишо они ее не нашли. Оставались волшебные сказки.

— Они станут мечтать об алмазных дворцах, — сказал Пекюше. — Литература развивает ум, но возбуждает страсти.

За такие страсти Викторину прогнали с уроков катехизиса. Она была застигнута в ту минуту, когда целовала сына нотариуса, и Регина не шутила: лицо ее глядело сурово из-под чепчика с толстыми складками.

Можно ли после такого скандала держать в своем доме столь испорченную девочку?

Бувар и Пекюше обозвали кюре старым болваном. Служанка его защищала, ворча:

— Да уж известно, какие вы люди!

Они не остались в долгу, и она ушла, страшно сверкая глазами.

Викторина в самом деле воспылала нежностью к Арнольду, — таким он казался ей хорошеньким в бархатной курточке с вышитым воротником; волосы у него хорошо пахли, и она ему приносила букеты до самого того дня, когда ее выдал Зефирен.

Какая чушь все это происшествие, ведь оба ребенка совершенно невинны!

Не посвятить ли их в тайну деторождения?

— Я бы не видел в этом ничего дурного, — сказал Бувар. — Философ Базедов излагал ее своим ученикам, подробно рассматривая, впрочем, только беременность и роды.

Пекюше думал иначе. Виктор начинал его беспокоить.

Он подозревал его в дурной привычке. Что в этом невероятного? Бывают серьезные люди, не изменяющие ей всю жизнь, и, по слухам, ей предавался герцог Ангулемский.

Он стал допрашивать своего воспитанника так удачно, что просветил его и немного времени спустя совершенно утвердился в своей догадке.