Бувар и Пекюше

Викторина злоупотребляла добродушием Марселя, садилась к нему на спину, таскала за волосы; смеясь над его заячьей губою, гнусавила, как он, и бедняга не смел жаловаться, — он очень любил девочку. Однажды вечером его сиплый голос зазвучал необычайно громко. Бувар и Пекюше спустились в кухню. Оба питомца наблюдали за печью, а Марсель, сложив руки, кричал:

— Выньте ее! Довольно! Довольно!

Крышка котла подскочила как взорвавшаяся бомба. Сероватая масса прянула до потолка, затем бешено завертелась на одном месте, испуская отвратительный визг.

Бувар и Пекюше узнали кошку, страшно тощую, без шерсти, с похожим на веревку хвостом, огромные глаза выскакивали из орбит; они были молочного цвета, словно опустошенные, и все же смотрели.

Омерзительное животное продолжало визжать, бросилось в очаг, исчезло, затем упало замертво посреди золы.

Эту жестокость совершил Виктор, и оба друга попятились перед ним, бледные от изумления и ужаса. На обращенные к нему упреки он ответил, как стражник о своем сыне, как фермер о своей лошади, — без смущения, простодушно, со спокойствием удовлетворенного инстинкта:

— Так что же? Ведь она моя!

Кипяток из котла пролился на пол; плиты усеяны были кастрюлями, щипцами, подсвечниками.

Марсель некоторое время занят был уборкою кухни, затем хозяева и он похоронили бедную кошку в саду, под пагодой.

Бувар и Пекюше долго говорили о Викторе. Отцовская кровь давала себя знать. Как поступить? Отдать его г-ну де Фавержу или доверить другим лицам — значило бы признаться в бессилии. Может быть, он исправится.

Все равно! Надежда была слаба, нежность исчезла. А все-таки, как радостно было бы иметь подле себя юношу, которому близки твои интересы, чьи успехи ты наблюдаешь и который позже становится братом тебе; но Виктору недоставало способностей, сердца — и подавно! И Пекюше вздыхал, обняв руками колено.

— Сестра его не лучше, — сказал Бувар.

Он рисовал себе девушку лет пятнадцати, с чуткой душою, с веселым нравом, украшающую дом изяществом и молодостью; и словно он был отцом, а она только что умерла, добряк заплакал.

Затем, стараясь оправдать Виктора, он привел мнение Руссо: «Ребенок безответствен и не может быть ни нравственным, ни безнравственным».

Но эти дети, по словам Пекюше, были уже сознательны, и друзья занялись изучением исправительных мер. Наказание тогда хорошо, говорит Бентам, когда соразмерено с виною, являясь естественным ее следствием. Если ребенок разбил стекло, не вставляйте другого: пусть страдает от холода; если, не испытывая голода, просит еще поесть, уступите ему: расстройство желудка быстро приведет его к раскаянию. Если он ленив, пусть остается без работы: безделие скоро наскучит ему, и он опять возьмется за нее.

Но Виктор не страдал бы от холода, его организму излишества не были бы опасны, а безделие пришлось бы ему по душе.

Они остановились на обратной системе, на целебных наказаниях; стали ему задавать лишние уроки, — он сделался еще ленивее; лишали его варенья, — он стал еще большим сластеной. Не будет ли иметь успех ирония? Однажды, когда он пришел завтракать, не вымыв рук, Бувар его высмеял, назвав красавчиком, щеголем в желтых перчатках. Виктор слушал, понурившись, вдруг побледнел и швырнул тарелкою в голову Бувару; затем, в ярости от того, что промахнулся, сам ринулся на него. Трое мужчин насилу с ним справились. Он катался по полу, кусался. Пекюше издали окатил его водою из графина. Он сразу же успокоился, но на два дня охрип. Средство оказалось неудачным.

Они прибегли к другому: при малейшем признаке гнева, относясь к нему, как к больному, укладывали его в постель. Виктор чувствовал там себя прекрасно и распевал. Как-то в библиотеке он разыскал старый кокосовый орех и уже принялся его разбивать, когда появился Пекюше.

— Мой орех!

Он получил его на память от Дюмушеля, привез из Парижа в Шавиньоль! В негодовании он поднял руки. Виктор захохотал. «Добрый друг» не сдержался и дал ему такую затрещину, что мальчик покатился в угол комнаты. Затем, дрожа от волнения, Пекюше пошел жаловаться Бувару.

Бувар его разбранил.

— И глуп же ты со своим орехом! От побоев дети тупеют, страх расстраивает им нервы. Ты сам себя унижаешь!

Пекюше возразил, что телесные наказания иногда необходимы. Их применял Песталоцци, а знаменитый Меланхтон признается, что без них ничему бы не научился. Но жестокие кары иногда доводили детей до самоубийства, такие примеры приводятся в книгах. Виктор забаррикадировался в своей комнате. Бувар вошел с ним в переговоры через дверь и за согласие открыть ее пообещал ему пирог со сливами.

С тех пор он повел себя еще хуже.

Оставалось средство, рекомендуемое монсиньором Дюпанлу: «строгий взгляд». Они старались придавать своим лицам страшное выражение и не производили никакого впечатления.

— Остается испробовать только религию, — сказал Бувар.

Пекюше запротестовал. Они ее изгнали из своей программы.

Но разума недостаточно для всех потребностей. У сердца и воображения есть иные запросы. Сверхъестественный элемент для многих душ необходим, и они решили посылать детей на уроки катехизиса.