Бувар и Пекюше

Тогда он его назвал преступником и хотел в виде лечения дать ему прочитать Тиссо. Этот шедевр, по мнению Бувара, приносит больше вреда, чем пользы. Лучше внушить ему поэтические чувства; Эме Мартен рассказывает, что одна мать, при подобных же обстоятельствах, дала читать своему сыну «Новую Элоизу», и молодой человек, чтобы стать достойным любви, обратился на путь добродетели.

Но Виктор не был способен мечтать о какой-нибудь Софи.

— А не лучше ли нам повести его к девицам?

Пекюше выразил свое отвращение к публичным женщинам.

Бувар считал такое чувство идиотским и даже заговорил о специальной поездке в Гавр.

— В уме ли ты? Люди видели бы, как мы входим туда.

— В таком случае купи ему прибор.

— Но бандажист подумает, что это для меня, — сказал Пекюше.

Полезны были бы ему волнующие удовольствия вроде охоты, но она сопряжена с издержками на ружье, на собаку; они предпочли его утомлять и затеяли ряд прогулок по окрестностям.

Мальчишка от них удирал, хотя они сменялись. Замучившись, они по вечерам не имели сил держать в руках газету.

Поджидая Виктора, они беседовали с прохожими и в педагогическом рвении своем старались посвятить их в гигиену, сокрушались о расточительном обращении с водою, с навозом, ополчались на суеверия вроде чучела дрозда на гумне, освященной ветки самшита в хлеву, мешка с червями, прикладываемого к пальцам ног при лихорадке.

Они дошли до того, что стали следить за кормилицами и возмущались режимом грудных младенцев: одни закармливают их кашей, и те гибнут поэтому от слабости; другие пичкают их мясом, когда им еще не исполнилось полугода, и дети мрут от несварения желудка; некоторые моют их собственной слюной; все обращаются с ними грубо.

Когда они замечали где-нибудь на воротах распятую сову, то входили к фермерам и говорили:

— Вы поступаете неправильно, эти птицы питаются крысами, полевками; в желудке у одного сыча найдено было множество гусеничных личинок.

Жителям села они были хорошо знакомы с тех пор, как занимались медициною, затем — разыскиванием старинной утвари, затем — собиранием камешков, и они слышали в ответ:

— Ступайте с богом, шутники вы этакие! Полно вам нас учить!

Их убеждение пошатнулось: воробьи очищают огороды, но поедают вишни, совы пожирают насекомых, но также и полезных летучих мышей, и если кроты едят слизней, то зато разрывают землю. В одном только были они уверены: нужно уничтожить всю дичь, вредоносную для земледелия.

Однажды вечером, проходя по роще Фавержа, они подошли к дому Сореля и увидели его на краю дороги в обществе трех человек.

Один из мужчин был сапожник Дофен, маленький, худощавый, с угрюмой физиономией; второй — дядя Обен, сельский комиссионер, одетый в старый желтый сюртук и синие тиковые панталоны; третий — Эжен, лакей г-на Мареско, обращавший на себя внимание подстриженной, как у судей, бородою.

Сорель, жестикулируя, показывал им петлю из медной проволоки, на шелковом шнурке, с кирпичом на конце, — так называемый силок; сапожник был пойман в тот момент, как расставлял его.

— Вы свидетели, не правда ли?

Эжен опустил подбородок в знак согласия, а дядя Обен откликнулся:

— Коли вы говорите…

Особенно сердило Сореля, что этот мошенник осмелился поставить западню так близко от его дома, воображая, что никому не придет в голову заподозрить ее тут.

Дофен заговорил плаксивым тоном:

— Я на нее наступил, я даже старался ее сломать.

Всегда его обвиняют, его не любят, он несчастный человек.

Сорель, не отвечая ему, достал из кармана записную книжку, перо и чернила, чтобы составить протокол.

— О, не надо! — сказал Пекюше.

Бувар прибавил:

— Отпустите его, он славный человек.

— Он-то? Браконьер!

— Ну, а если даже так?

И они стали защищать браконьерство: прежде всего известно, что кролики грызут молодые побеги, зайцы губят колосья, только еще бекас, пожалуй…

— Оставьте же меня в покое!

И сторож продолжал писать, стиснув зубы.

— Что за упрямство! — проворчал Бувар.

— Еще одно слово, и я позову жандармов!

— Вы невежа! — сказал Пекюше.

— А вы прощелыги! — ответил Сорель.

Бувар, забывшись, обозвал его олухом, долговязым болваном. А Эжен повторял:

— Тише! Тише! Побольше уважения к закону!

Между тем дядя Обен сидел в трех шагах от них на булыжной тумбе и стонал.

На их голоса вся свора псов выбежала из своих будок, сквозь решетку виднелись их горящие зрачки, их черные морды, и, бегая взад и вперед, они подняли страшный лай.

— Не выводите меня из терпения! — крикнул хозяин. — А не то я всех их натравлю на ваши штаны!

Оба приятеля удалились, все же довольные тем, что защитили прогресс, цивилизацию.

На следующий же день они получили вызов в суд по делу о нарушении закона — оскорблении сторожа и для выслушания приговора об уплате ста франков проторей и убытков «помимо штрафа в порядке прокурорского надзора за совершенное ими правонарушение. Стоимость повестки 6 франков 75 сантимов. Судебный пристав Тьерселен».

При чем тут прокурорский надзор? У них от этого голова пошла кругом, затем, успокоившись, они приготовились к защите.