Бувар и Пекюше

Внезапный порыв ветра приподнял простыни, и они увидели павлина и цесарку. Цесарка стояла неподвижно, согнув ноги, приподняв зад. Самец ходил вокруг нее, распустив веером хвост, пыжился, квохтал, затем вскочил на нее, пригнул перья, которые покрыли ее как беседка, и две большие птицы затрепетали общею дрожью.

Бувар ощутил эту дрожь в ладони г-жи Борден. Она быстро ее высвободила. Перед ними стоял, разинув рот и остолбенев, юный Виктор и смотрел на них; немного подальше Викторина, лежа на спине, на самом солнцепеке, вдыхала запах собранных ею цветов.

Старая лошадь, испуганная павлином, порвала, вздыбившись, одну из веревок, запуталась в ней и, скача галопом по трем дворам, волокла за собою белье.

На неистовые крики г-жи Борден прибежала Марианна. Дядюшка Гуи бранил лошадь: «Подлая кляча! Мерзавка! Разбойница!», бил ее ногою по животу, хлестал ручкой кнута по ушам.

Бувара возмутило истязание животного.

Крестьянин ответил:

— Это мое право: она мне принадлежит!

Странный довод!

А Пекюше, появившийся в это время, прибавил, что и у лошадей есть свои права, потому что у них имеется душа, как и у нас, если, впрочем, наша существует!

— Вы нечестивец! — воскликнула г-жа Борден.

Три вещи выводили ее из себя: необходимость наново выстирать белье, оскорбление ее верований и страх, что ее только что застали в подозрительной позе.

— Я был о вас лучшего мнения, — сказал Бувар.

Она ответила наставительно:

— Я не люблю вертопрахов.

А Гуи обрушился на них за порчу лошади, у которой кровоточили ноздри. Он ворчал про себя:

— Всегда приносят несчастье, проклятые!

Приятели удалились, пожимая плечами.

Виктор спросил их, за что они рассердились на Гуи.

— Он злоупотребляет своей силою, а это дурно.

— Почему это дурно?

Неужели у детей нет никакого представления о справедливости? Может быть.

И в тот же вечер Пекюше, имея по правую от себя руку Бувара, а прямо перед собою — обоих воспитанников, приступил, заглядывая в заметки, к курсу нравственности.

Эта наука учит нас управлять своими поступками.

Есть два мотива поведения: удовольствие, выгода и третий, более властный: долг.

Долг бывает двух родов:

1) Долг по отношению к самому себе, состоящий в заботе о своем теле, в ограждении его от всякого урона. Это они понимали прекрасно.

2) Долг по отношению к другим, повелевающий быть всегда честным, кротким и даже испытывать братские чувства, ибо человеческий род — одна общая семья. Нас часто радует вещь, вредящая нам подобным; выгода отличается от добра, ибо добро довлеет само себе. Дети не понимали. Он отложил на следующий раз вопрос о санкции долга.

Бувар указал ему, что во всем этом он не дал определения добра.

— Как его, по-твоему, определить? Оно чувствуется.

В таком случае уроки нравственности подходят только нравственным людям, и курс Пекюше на этом оборвался.

Он дал читать своим питомцам нравоучительные сказки. Они усыпили Виктора.

Чтобы поразить его воображение, Пекюше повесил на стенах в его комнате картины, изображающие жизнь хорошего мальчика и дурного мальчика.

Первый, Адольф, целовал свою мать, учился немецкому языку, водил слепого человека и был принят в Политехническую школу.

Дурной, Эжен, не слушался отца, затевал драки в кафе, бил жену, падал на землю мертвецки пьяный, взламывал шкаф, и последняя картинка изображала его на каторге, где какой-то господин говорил своему мальчику, показывая на него:

«Ты видишь, сын мой, как опасно дурное поведение».

Но для детей не существует будущего. Как их ни пичкали положением: «Трудиться почетно, и богачи бывают иногда несчастны», — они знавали тружеников, никакого почета не снискавших, и вспоминали замок, где люди жили как будто хорошо.

Муки совести преподносились им в таком преувеличенном виде, что они чутьем угадывали выдумку и не доверяли всему остальному.

Попробовали воздействовать на их чувство достоинства, на понятие общественного мнения и на честолюбие, расхваливая великих людей, а особенно людей полезных, таких, как Бельзенс, Франклин, Жаккар! Виктор не обнаружил никакого желания быть на них похожим.

Однажды, когда он сделал безошибочно сложение, Бувар пришил ему к блузе ленточку в знак награждения орденом. Он гордо с нею расхаживал; но когда он забыл, как умер Генрих IV, Пекюше нахлобучил на него ослиный колпак. Виктор принялся реветь по-ослиному так громко и долго, что пришлось картонные уши с него снять.

Сестра его, как и он, гордилась похвалами и была равнодушна к порицаниям.

С целью развить в них чувствительность, им подарили черную кошку, за которой они должны были ухаживать, и отсчитали несколько су, чтобы они дали милостыню нищим. Такое требование они нашли несправедливым, так как деньги эти принадлежали им.

Согласно желанию своих педагогов они звали Бувара «дядей», а Пекюше «добрым другом», но говорили им «ты», и во время уроков половина времени обыкновенно уходила на споры.