Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия

– А что может глава государства, когда речь идет о другом государстве? – продолжал я. – Поговорить со своим партнером, то есть с Брежневым. На меньшее ты не согласна.

– Все-таки это как-то странно звучит. Будто я наивная девочка. Мол, господин канцлер, снимите трубку и позвоните Брежневу.

– Ты и есть наивная девочка. И про трубку с Брежневым замечательно, лучше не скажешь! Чем больше ты будешь выглядеть наивной девочкой и реветь, желательно в телекамеру, тем больше у тебя шансов. Ты, кстати, слышала про Хельсинкское совещание?

– Что-то слышала.

– Так вот, твоя задача в том, чтобы, когда Крайский поедет подписывать соглашение в Хельсинки, вся Австрия только бы и говорила, что он едет заступаться за «бедную Иоханну». В каждом интервью обязательно повторяй одно и то же: «Моя судьба решится в Хельсинки» и «Пусть позвонит Брежневу». Поняла?

– Поняла.

– Замечательно. Иди звони в газету.

Через полчаса в кафе появились репортер и фотограф, которые увели Иоханну за соседний столик, оставив нас с Валей наслаждаться венскими пирожными. А наутро история двух влюбленных, разделенных железным занавесом и ожидающих спасения от поездки Крайского в Хельсинки, заняла первую полосу венских таблоидов.

На следующий день мы с Валей благополучно улетели в Израиль.

* * *

Ситуация Иоханны с Сашей как нельзя лучше вписывалась в тему, которая обсуждалась в Москве в последние недели перед моим отъездом. Переговоры по безопасности и сотрудничеству в Европе, длившиеся вот уже почти два года, близились к завершению. В скором времени в Хельсинки должно было собраться совещание, где главы западноевропейских государств, США и стран восточного блока собирались подписать соглашение, в котором в обмен на признание Западом советского контроля над Восточной Европой СССР обещал соблюдать права человека.

Московские диссиденты раскололись в отношении к «Хельсинкскому процессу». Многие просто не могли понять, зачем Запад через семь лет после вторжения СССР в Чехословакию решил легитимизировать советскую империю. К открытию Хельсинкской конференции Сахаров выпустил статью «О стране и мире», в которой перечислил условия, необходимые, чтобы détente можно было принимать всерьез. В его список входили: амнистия политзаключенных; свобода забастовок; свободное распространение информации; свобода выезда и возвращения; гласность работы правительства и т. д. – всего 12 пунктов. На фоне сахаровского списка абсурдность Хельсинкского соглашения была очевидна: в действительности Контора продолжала вовсю закручивать гайки.

Но были и оппортунисты, которые увидели в соглашении новую платформу для диалога с советской властью – ничуть не хуже поправки Джексона. Впервые о том, что соглашение – это хорошо, я услышал буквально за день до отъезда от Юрия Орлова, физика, который прославился своим выступлением в защиту Сахарова в дни его травли в 1973 году.

– Для советской власти Хельсинкское соглашение – горькая пилюля в сладкой упаковке, – убеждал меня Орлов, прогуливаясь вдоль вечерней набережной Москвы-реки. – Конечно, там есть политические уступки. Но вместе с тем создается перманентный механизм и юридическая база для давления. Для нас это будет очень сильная платформа.

Я прилетел в Вену под впечатлением от этого разговора. Теперь в рыдающей Иоханне я увидел блестящую возможность проверить концепцию Орлова на практике. Как я и рассчитывал, историю Иоханны и Саши подхватила европейская пресса. В течение последующих двух мeсяцев Иоханна объеxaла пол-Европы, выступая в телевизионных дискуссиях о Хельсинки. Ее узнавали на улицах: незнакомые люди подходили, чтобы пожать руку и пожелать успеха. Мы с Валей следили за взлетом ее известности из Израиля по газетам.

Тем временем Саша, следуя моему совету, скрылся от греха подальше из поля зрения Конторы, уехал на дачу приятеля – лег на дно, продолжая время от времени с безопасных телефонов выходить на связь с Иоханной и Джорджем Кримски.

Наконец, в конце июля открылось совещание в Хельсинки. В опубликованном тексте Заключительного акта было сказано: «Государства-участники будут благожелательно и на основе гуманных соображений изучать просьбы о разрешениях на выезд и въезд лиц, которые решили вступить в брак с гражданином другого государства-участника». В своей речи британский премьер Гарольд Вилсон сказал: «Détente будет очень мало значить, если он не отразится на повседневной жизни людей. Нет никаких причин, почему в 1975 году жителям Европы не должно быть позволено жениться, на ком они хотят, слушать и читать, что хотят, ездить за границу, когда хотят, встречаться, с кем хотят…»