Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия

Миллионы телезрителей во всей Европе ждали, чем все это закончится для Иоханны Штайндль и ее русского жениха. Но Хельсинкская конференция закончилась, документ был подписан, сильные мира сего разъехались по своим дворцам, а никакого продвижения в деле Иоханны не произошло. Саша по-прежнему сидел на даче, где его, в конце концов разыскала Контора и поставила у ворот санитарную машину в ожидании приказа увозить в психушку. Интерес к Иоханне среди журналистов стал постепенно спадать.

– Что мне делать? Офис Крайского молчит, они, видимо, надеются, что тема забудется, уйдет сама по себе? – рыдала Иоханна в трубку.

– Скажи, что объявляешь смертельную голодовку у советского посольства: не будешь есть, пока Саше не дадут визу. И передай ему, чтoбы тоже объявлял голодовку в Москве.

На следующий день Иоханна позвонила снова: венская полиция не разрешает голодовку напротив посольства. Голодовка – это форма демонстрации, а демонстрации у посольств запрещены.

– Сообщи в газеты, что плевать ты хотела на полицию, ты все равно начнешь голодовку и пойдешь к посольству без разрешения, – наставлял я Иоханну по телефону из Тель-Авива.

– Но меня же арестуют!

– И замечательно, пусть арестуют – ты готова идти в тюрьму ради любви. Главное, чтобы, когда тебя будут арестовывать, вокруг было побольше телекамер. Запомни, ты настаиваешь на своем законном праве, записанном в Хельсинкской декларации: мол, кому нужна декларация, которая не выполняется? Если тебя арестуют, ты надеешься, что суд будет на твоей стороне. Главная задача, чтоб все поняли, что ты играешь всерьез и готова повышать ставки до конца. Потому что если мы Сашу оттуда не вытащим сейчас, то мы его уже не вытащим никогда – ты останешься без жениха, а русская литература без писателя.

В назначенный час батарея телекамер ждала Иоханну у советского посольства. Но в последний момент она изменила план и пошла голодать в Венский собор, успев предупредить лишь часть журналистов. В результате в газетах рядом появились две фотографии – шеренга здоровенных полицейских ждет Иоханну, чтобы арестовать перед советским посольством, а она – маленькая, несчастная и голодная – сидит и плачет в Венском соборе. Школьники стали присылать в собор открытки для Иоханны, в церквях по всей Европе зазвучали молитвы за благополучный исход дела. На третий день сам епископ вышел к ней, чтобы утешить. А на чeтвертый день появился чиновник из офиса канцлера, чтобы сообщить, что достигнута договоренность с советским правительством, что ее жених получит выездную визу для прибытия в Вену. Господин канцлер лично просит фройляйн Штайндль прекратить голодовку.

16 октября 1975 года в светской хронике Herald Trubune мы прочли, что русский писатель Александр Соколов и Иоханна Штайндль, которые с помощью голодовки заставили советские власти разрешить им пожениться, были обвенчаны в Венском кафедральном соборе лично епископом при большом стечении народу. Молодые пока не собираются возвращаться в Москву.

Что касается «Школы для дураков», то, в конце концов, рукопись дошла до «Ардиса», где привела в восторг работавшего там Иосифа Бродского. Манускрипт показали Набокову, который назвал его «обаятельной, трагической и трогательнейшей книгой», тем самым обеспечив успех первого издания в 1976 году, – это был единственный случай, когда Набоков похвалил современника. Правда, через некоторое время Бродский «изменил свое мнение» и стал ругать и книгу, и автора по причинам, которые осведомленные люди охарактеризовали как «личные». Говорили, что Саша, который к тому времени уже разошелся с Иоханной и уехал в Америку, столкнулся с Бродским в романтическом треугольнике. Но это было уже несколько лет спустя, когда «Школа для дураков» стала классикой русской литературы.

* * *

Художники Комар и Меламид официально объявили о конце соц-арта незадолго до моего отъезда.

– Соц-арт себя исчерпал, – сообщил Меламид. – Он стал жертвой détente, которая, провозгласив мирное сосуществование капитализма и коммунизма, совместила несовместимое. Идеологической чистоты больше нет. Теперь наш социалистический агитпроп официально сосуществует с потребительской поп-культурой капитализма, и дело искусства отразить этот парадокс. Да здравствует эклектика, единство противоположностей, совмещение без смешения – пост-арт!