Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия

K началу 1979 года, когда я окончил израильскую аспирантуру и начал писать диссертацию перед отъездом на стажировку в Германию, панорама моей жизни представлялась мне совершенно комар-меламидовским постмодернистским пейзажем: то я сшиваю гены вирусов в лаборатории Вейцмановского института, то гляжу на караваны верблюдов, проплывающие мимо армейской базы в песках Синайской пустыни. В спецслужбах трех стран трудятся мои кураторы – авторы трех версий моего жизнеописания, которым никогда не суждено увидеть свет. А между тем мои собратья по духу – отказники и диссиденты – заново изобретают себя в советской тюрьме, где я мог оказаться с такой же легкостью. В Москве тем временем застряли мои родители и дочь, которых я не видел уже четыре года. Для них мой новый контекст – потусторонний мир, а я постепенно превращаюсь в абстракцию, мифическое существо из космического пространства-времени, как и они для меня. Их московская жизнь становится похожа на картину мнимого художника, и беспокойное воображение пририсовывает к ней все новые и новые детали.

Глава 13. Бойся друзей…

Если следовать логике «враг моего врага – мой друг», то иностранные спецслужбы, противостоявшие Конторе, должны были быть нам друзьями. И уж во всяком случае не вредить нам. Самое лучшее, что они могли для этого сделать, это не лезть в наши дела, то есть держаться от нас подальше. Ведь ясно было, что, во-первых, мы постоянно находимся под бдительным оком Конторы и ни один секрет не останется таковым надолго; во-вторых, КГБ спит и видит, как бы уличить нас в шпионской деятельности, а в-третьих, наша деятельность и так приносит советской власти максимум неудобств, как в случае с поправкой Джексона или Московской Хельсинкской группой, в которой отказники и правозащитники объединились, чтобы контролировать соблюдение Хельсинкских соглашений. Какая тайная операция может здесь что-либо добавить?

Но, увы, разматывая клубок событий, развернувшихся в Москве после моего отъезда, можно с полным основанием сказать, что в катастрофе, которая постигла диссидентское сообщество в 1976–1978 годах, в значительной степени виноваты спецслужбы двух «дружественных» стран. Израильтяне сделали все, чтобы вбить клин между «сионистами» и «демократами», надеясь таким способом умиротворить советскую власть, а американцы просто-напросто подставили всех под удар своей глупостью и некомпетентностью.

Мне повезло, я наблюдал за всем этим с безопасного расстояния, но оставшимся пришлось в полной мере ощутить на себе результаты деятельности «профессионалов» тайных служб. Воистину – избави Бог, от таких друзей, с врагами иметь дело гораздо сподручнее!

* * *

Хоть я и не относил себя к сентиментальным натурам, но мой первый прилет в Израиль в мае 1975 года после нескольких дней на перевалочном пункте в Вене оказался глубоко эмоциональным переживанием: у меня перехватило дыхание, когда в иллюминаторе засветилась прибрежная полоса, а в салоне заиграли щемящие еврейские мелодии. Через минуту эмоция сменилась удивлением самим собой: значит, «голос крови» все-таки сидит у меня в подсознании, несмотря на все интеллектуальные наслоения. Значит, я правильно сделал, что поехал не в Америку, а в Израиль, хотя в вопросе моей еврейской идентификации царил полный хаос.

В Израиле я оказался почти случайно – частично из-за чувства долга и частично на спор. Незадолго до отъезда из Москвы Виктор Польский – отказник, о котором говорили, что он имеет тайные связи с израильской разведкой, – огорошил меня следующим заявлением:

– Готов спорить, что в Израиль ты не поедешь.

– Почему ты так решил? – спросил я, удивляясь не столько его уверенности, сколько тому, что до этого момента я сам не особенно задумывался, куда ехать, ведь моя главная задача была вырваться на свободу.

– Очень просто, – Виктор усмехнулся в свою рыжую бороду. – Во-первых, я не замечал в тебе интереса к израильским проблемам; ты все знаешь про Америку, но едва ли можешь перечислить, какие партии есть в Кнессете[28]. Во-вторых, ты не учишь иврит.

– Ну, допустим. А почему ты считаешь, что я должен ехать в Израиль?

– Потому, что, если бы не Израиль, ты бы сейчас не визу оформлял, а в тюрьме сидел.

«Это верно, – подумал я. – Безусловно, я в долгу перед Израилем. Начнем с того, что без израильского вызова я вообще не мог бы подать документов на выезд. К тому же советская власть, зная о мощи мирового еврейства, вела себя с отказниками сдержаннее, чем с возмутителями спокойствия „титульной нации”. За два года мое имя стало достаточно известно в еврейском контексте; о том, что я получил визу, передали все станции. Будет как-то неудобно, если „ведущий активист алии[29]” укатит в Штаты».

С другой стороны, мой друг Кирилл Хенкин, прожив полгода в Тель-Авиве, уехал в Мюнхен и прислал мне оттуда письмо: «Израиль идеологическое общество, а вы, Алик, насколько я понимаю, индивидуалист. „Чувство локтя”, даже своего, еврейского, будет Вам в тягость. Поэтому мой Вам совет: езжайте в страну индивидуалистов – в Америку».