Былинки

Внезапно умер единственный друг. На память от него остался маленький сувенирный фонарик на одной батарейке. Включишь его – горит, выключишь – гаснет, включишь – опять горит. Так странно… В Малайзии перевернулся паром, погибло 800 с чем-то человек, и назавтра об этом все, кроме родственников, забыли. А о гибели 1500 пассажиров с теплохода «Титаник» в 1912 году человечество помнит, снимает фильмы, пишет романы, достает со дна моря проржавевшие сувениры, исследует судьбу каждого, имевшего хотя бы малейшее касательство к катастрофе самого большого по тем временам судна в мире. Включишь – горит… Выключишь – гаснет…

ФОНАРИК

Еле зримый окна переплет.
Что-то в мире сломалось снаружи.
Глянь, фонарик потухший плывет,
Словно рыбка, в густеющей стуже.

Почему я не сплю, почему?

Что-то хрустнуло в мире. Но скоро
Я его заменю, починю —
Тот фонарь на вершине простора!

А пока – привыкай к темноте,

Натыкайся, душа, на пустоты…
Где – товарищ? Любимая – где?
Молчаливая родина, – кто ты?

Глеб Горбовский, СПб.

* * *

Будущие курсанты-милиционеры еще только учатся, а взгляд уже цепкий, щупающий, с прикрытой наглецой и вызовом – власть! Вот стоят они после занятий вдоль трассы группками по 3–4 человека – чтобы, завидев форму, подвезли безплатно до метро.

Что и говорить, служить в милиции – не сахар, но главное – душу не растерять, участвуя в чужих судьбах. А глаза – зеркало души…

СЛЕД

А ты? Входя в дома любые —
И в серые, и в голубые,
Всходя на лестницы крутые,
В квартиры, солнцем залитые,
Прислушиваясь к звуку клавиш
И на вопрос даря ответ,
Скажи: какой ты след оставишь,
След, чтобы вытерли паркет
И посмотрели косо вслед,
Или незримый прочный след
В чужой душе на много лет?

Леонид Мартынов † 1980

* * *

Спешно иду августовским днем по Таврическому саду – дела! Но легкие все равно с наслаждением впитывают в себя напоенный травами воздух, а глаза отдыхают на бушующей кругом зелени. И вдруг посреди поляны вижу памятник Сергею Александровичу Есенину – с отбитым носом и накрашенными помадой губами. Остановился как вкопанный и прошу: «Сергей, не всегда же ты был таким каменным, ты же поэт и бузотер, ответь этим недоумкам, как ты умел это делать в жизни!»

Все живое особой метой
Отмечается с ранних пор.
Если не был бы я поэтом,
То, наверно, был мошенник и вор.

Худощавый и низкорослый,

Средь мальчишек всегда герой,
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.

И навстречу испуганной маме

Я цедил сквозь кровавый рот:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму заживет».

И теперь вот, когда простыла

Этих дней кипятковая вязь,
Безпокойная, дерзкая сила
На поэмы мои пролилась.

Золотая словесная груда,

И над каждой строкой без конца
Отражается прежняя удаль
Забияки и сорванца.

Как тогда, я отважный и гордый,

Только новью мой брызжет шаг…
Если раньше мне били в морду.
То теперь вся в крови душа.

И уже говорю не маме,

А в чужой и хохочущий сброд:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет!»

* * *

Последние годы папа жил в своем, отличном от реальности, мире. Только одна ниточка связывала его с нами – двухлетняя внучка:

«Настеньку, привезите Настеньку!» Но мы были в разводе, и просьба больного отца становилась еще одним поводом для мести. Настя и на похороны бабушки через 20 лет не пришла…

Настенька, цветочек аленький
С доброй трепетной душой,
Скоро ты не будешь маленькой,
Скоро вырастешь большой…

Впитанная тобой от матери ненависть гирей лежит на моем сердце, дочка. Возрастай же скорее, Настя!

* * *