Былое сквозь думы. Книга 1

Чувствуя мою подневольную активность, но не вдаваясь в подробности установившихся между нами сношений, прыткая мадемуазель заелозила по моему не ко времени обритому лицу, устраиваясь поудобнее, от чего мои собственные губы расползлись нечаянной улыбкой вкривь и вкось, не позволяя языку укрыться за ними. Мне ещё крайне повезло, что нос успел выскользнуть из липкого провала женского вместилища и смог дышать в полноздри, не допустив тем самым полной моей асфиксии. Аньес топтала мою рожу в своих содомских интересах несколько долгих минут, пока не поняла свою грубую ошибку. Пугливо вскрикнув над моей головой, она наконец-то пересела на своё законное место на мне, томно вымолвив:

– Ах, я словно побывала во Франции!

Мой гордый башибузук, недоумённо качавший головой во тьме всё это смутное время, наконец-то радостно вперся в знакомые по прежним схваткам внутренние покои дамы и начал буйно проявлять свои недюжинные способности к дворцовым переворотам женских основ самовластия. Аньес и сама веселилась во всю прекрасную длину моей направляющей штанги, подпрыгивая на мне, словно при скачках по ухабам. И я не смог остаться полностью безучастным. В свой звёздный час, презрев и забыв опасности, я вскинулся навстречу наезднице, оттолкнувшись ногами от края земли, и немедленно был наказан пронзительным ожогом боли. Моя хворая нога не только забавно вывернулась ещё одним коленом, но и полностью выключила хозяина из дальнейших состязаний.

Под утро усилиями медсестры я обрёл способность мыслить и двигаться. Виновница моих злоключений была заботливо перебинтована и уже приобрела сносный вид человеческой конечности, хотя и саднила.

– Пойдём, Дик, я доведу тебя до палатки, – сказала служанка милосердия, с жалостью разглядывая меня.

Я молча кивнул и, встав при помощи Аньес на свои жалкие обломки, устало опёрся о костыль, как зверобой у разгромленного ирокезами бивуака. Француженка нагнулась в шаге от меня и стала скатывать парусину, позволив моему утомлённому взору свободно скользить по туго выпирающим под юбкой двум сочным полушариям, так усердно топтавшим мою грудь в эту ночь. Их игриво-наглый вид вывел меня из снизошедшего равновесия плоти, и я, ещё голый, как неприкрытая плешь, и озлобленный, словно оторванный от соски младенец, сделал необдуманный шаг вперёд, надумав из последних сил зарядить некровную сестрицу с казённой части не вовремя подвернувшимся под руку уже боеготовым патроном. Аньес, почувствовав на расстоянии пробудившегося во мне самца, замерла в трепетном ожидании желанной расправы. Пока я заворачивал ей на спину юбки, мой телесный болван, поднявшийся в полный рост на приливной волне ярости, без всякой разведки, словно дамасский клинок вошёл в подготовленные ножны дамы. Справедливость восторжествовала.

Балансируя на одной ноге и опираясь на костыль, постоянно рискуя потерять равновесие, как жонглёр на проволоке, я всё-таки довёл дело до победного конца и вознаградил себя за все терзания плоти.

Но лучше бы не награждал и не делал того рокового шага в сторону натянувшейся юбки Аньес. С последним накатным движением на согбенную мадемуазель, когда волна мышечного раскрепощения прокатилась с головы до пят, моя опорная нога подвернулась, не выдержав нагрузки, и я упал. Правда, относительно удачно, то есть не на искорёженную ногу, а лишь расплющил о костыль свои невинные грузила. Но не разбив яиц, яичницы не приготовишь, хотя доктору и прибавилось впоследствии масса забот с моим омлетом. Всё же наш добрейший хирург возвратил мне утраченные было функции, доказав, что медицина всесильна над людьми, хотя до той лишь поры, пока рядом с человеком не зашуршит дамская юбка. А уж перед женской чумой всякая медицина бессильна, как грешник перед соблазном.

После той злопамятной ночи я прекратил близкие сношения с Аньес Ка, и скоро чувства наши охладели, хотя она и пыталась за мной приударить воспоминаниями и соболезнованиями. Я был твёрд, как замшелая скала, несмотря на то, что писклявость в голосе стала пропадать.

* * *

Провалявшись сверх нормы более месяца, я всё же смог встать твердо на ноги, сдвинув пятки вместе, и готовился со дня на день покинуть полевой госпиталь, унося в сердце благодарность к медперсоналу и зарубцевавшуюся память об Аньес.

Ранним солнечным утром я радостно простился с доктором Простом, небрежно кивнул медсестре и твёрдым солдатским шагом вышел из палатки. Но не успел я сделать и четверти мили в сторону фронта, как был сдавлен медвежьей хваткой, напавшего сзади человека. Видимо, я поправился не вовремя и меня просто брали в плен. В госпиталях солдат быстро отвыкает от повседневной опасности и становится лёгкой добычей любого лазутчика.

– Дик, старый бродяга, как же я рад вновь обнять тебя, – раздался у меня над ухом полузабытый голос.

Снимавшие меня клещи ослабли, я резко повернулся и не поверил своим глазам. Передо мной стоял и улыбался во все тридцать два зуба Дени Торнадо.

– Дени, какими судьбами? – заорал я и кинулся к нему на шею.

– Твои парни навели на след.

– Дружище, и ты с нами? Ты тоже против англичан?