Былое сквозь думы. Книга 1

– Ну и не рожай, – просто посоветовал я, – к чему спешить. Но некоторые вставать не успевают, – я вспомнил педагогическую деятельность Сисинии, – а всё как в песок, никакой первородной радости.

– Бывает и так, – согласилась Аньес, – но я знаю свои репродуктивные способности, а поэтому не хотелось бы лишний раз преподносить будущему мужу нечаянный сюрприз.

– Тогда я женюсь на тебе, – наседал я, понимая, что война только начинается.

– Остаться вдовой я тоже не согласна, – хоронила меня Аньес, и переговоры заходили в тупик.

Главное, что удручало и задевало моё самолюбие, так это невозможность использования силового давления. Девушка отлично понимала ситуацию, поэтому, допуская меня до своих открытых границ приличия, без труда сохраняла при этом суверенитет и целостность. А из меня агрессор, как из монаха акушер.

– Милая моя Аньес, – временами взывал я к состраданию, – неужели я уеду на фронт где, возможно, сложу голову, так и оставив тебя просто сестрой?

– Более чем сестрой, – заявила она однажды. – Через пару дней я уже смогу не oпасаться последствий от крайне интимной встречи с тобой.

Что она там придумала, я допытываться не стал, ведь и в жизни женщины есть место подвигу, но на всякий случай прогулки прекратил, экономя силы для светлого будущего.

Будущее наступило через три дня. Аньес утром шепнула мне, что день обещает быть погожим, а вечером мы отправимся на прогулку под сень мимоз и баобабов. Я понял намёк и обрадовался этому известию, как ребёнок полной банке варенья, а поэтому стал суетливо говорлив и целый день вселял надежду в косоглазого соседа рассказами о целебной силе подзорных труб.

Грянул долгожданный вечер, упали росы на маис, а я с куском парусины подмышкой, поволок француженку под приглянувшийся мне баньян.

– Не торопись, милый, – лепетала милосердная сестра, поддерживая меня под локоток, – у нас впереди ещё пара ночей.

– Не сбивай с настроя, – горячился я, ловко орудуя костылём по бездорожью.

Расслабляться мне было нельзя, ведь я ещё не знал, как поведёт себя мой организм в нужную минуту после всех ужасов рабства и лихолетья войны. Одно дело – при постоянном и тесном общении с утварью повседневного обихода, и совсем другое – при редком пользовании предметом знойной роскоши. Поэтому хотелось поскорее проверить себя в работе, а при стойком положительном результате можно будет и не спеша закреплять успех.

Едва мы забрались в древесные кущи, и Аньес подготовила ложе, я немедленно отбросил костыль и рухнул на парусину, сдирая с себя прикипевшую одежду. Мой яростный задор как бы передался девушке, поэтому она не стала утомлять нас предварительным любовным разговором, а умело плюхнулась рядом, задрав юбки до желанного предела. В неверном мерцании звёзд её длинные мраморные ноги, вольно разбежавшиеся по подстилке, блистали ярче алмазных россыпей, и мой гренадёр, с утра готовый к штыковой атаке, рванулся своей гордой головой в поднебесье, словно безжалостные времена тягостного застоя его и не коснулись. Не доверяя затуманенным глазам, я собственноручно убедился в надёжности своего рудиментарного в условиях войны органа, а уж затем, оголтелым хищником набросился на девушку, в горячке брякнувшись неполноценной ногой с размаха о грунт. И тот же час звёзды с небес осыпались на землю, запрыгав в глазах вперемежку со слезой. Ранение больно дало о себе знать и перешло в контузию головы.

Аньес подолом смахнула с моих глаз невольную мужскую слабость и бережно перевернула на спину, соболезнующе заметив при этом:

– Не торопись, дурачок, отдохни, и всё у нас получится.

Я покорился и, не приходя в полную ясность сознания, попытался успокоиться, пересчитывая звёзды и надеясь, что первая неудача не сломит меня до позорной импотенции. Но надежды не спешили оправдываться, и тогда опытная сестра, проявляя милосердие, взяла мою инициативу в свои умелые руки. Перебирая нежными пальчиками вдоль моего крупнокалиберного ствола и, наконец, добравшись до его дульного среза, она заметила с лёгкой грустью:

– Вот чего так не достаёт моему Сержу. А ты, дорогой, у нас во Франции всегда нашёл бы постоянную работу.

Слова француженки приятно щекотали моё самолюбие, а руки тело, поэтому мой верный боец вскоре полностью воскрес и воспламенился, хотя и без прежнего первобытного азарта.

– Лежи, я сама, – войдя в моё положение, приказала Аньес и воссияла надо мной, заслоняя звёздное небо, а я покорно замер меж её мерцающими ногами, готовясь отдаться как последняя стерва.

Когда Аньес опустилась на меня, и я понял, что она промахнулась, было уже поздно. Мои губы и часть носа были нагло захвачены прицельно разверстой пастью мохнатого зверя подруги. От такой неслыханной близости я сбился с дыхания и попытался подать голос протеста, но язык, упёршись в некую особенность женской плоти, лишь скользил по влажной и невкусной сердцевине причинного места девушки, не издавая членораздельного звука.