Былое сквозь думы. Книга 1

Наша колонна нескончаемой чёрной лентой змеилась по скорбной дороге то среди густых зарослей бамбука и хлопчатника, то, по мере удаления от фактории и берегов Кванзы, утопала в высоких луговых травах, то брела обширными затопленными равнинами по пояс в воде. Но где бы ни шёл караван, его со всех сторон плотно окружали надсмотрщики, без устали подгоняя рабов ударами бичей и окриками хриплых глоток, и покинуть общий поток разрешалось только мёртвым. Дневной часовой привал да короткое забытьё ночью – вот и всё время, когда раб был представлен себе. Идти с каждым днём становилось всё тяжелее, и всё больше невольников падало по краям смертной тропы на поживу следующим за нами по пятам четвероногим хищникам и пернатым стервятникам. Да и сама наша дорога, пропитанная человеческой кровью, привлекала к себе всё новые полчища трупоедов, которые, не обременяя себя охотой, полноценно питались ослабевшим человеком. Даже крокодилы успевали отхватить лакомый кусок от бессловесного раба при форсировании караваном рек в необорудованных местах. Там и сям слышался хруст человеческих костей, которыми была вымощена невольничья тропа за десятилетия существования работорговли. Женщины и дети, старики и молодёжь обретали здесь вечный покой, так и не дойдя до рынка и не узнав своей истинной цены. А работорговцы и их приспешники ни мало не заботились о сохранении ценного человеческого материала, плетьми и порохом уничтожая захиревших и заполняя образовавшиеся вакансии местным деревенским жителем.

Стон и плач до сей поры стоит по всей Африке, взывая к милосердию цивилизованный мир. И доколе можно терпеть столь бездушное обращение с необходимым прогрессу невольным переселенцем?

                                                                                                      ***

В пути мы уже три недели. Я механически перебираю ногами где-то в арьергарде колонны. Спереди слышится песнь невольников. Рабы очень музыкальны и часто поют, черпая в незамысловатых словах песни душевные силы.

Вы в рабство гоните меня,

Не зная в ранний час,

Что я умру к исходу дня

Ведь я хитрее вас.

Но сброшу лишь оковы я,

Простившись с головой,

Как жизнь настанет новая,

И я вернусь домой.

Но прежде, чем пуститься в путь

К богам родных долин,

Тебя прирежу чем-нибудь,

Мой белый господин.

С последними словами песни хавильдары, как правило, отправляют к праотцам парочку-другую запевал более короткой дорогой. Но тяга к фольклору южного человека настоль велика, что не проходит и суток, как песня зарождается снова. И я прошу Магопо не петь, так как в одиночку мне рогатину не пронести и милю. Из чужого опыта я уже знаю, что лишившись спутника, раб не долго выдерживает кандальную нагрузку, если к нему не примыкают такого же одиночку.

– Хорошо, Дик, – согласно кивает головой Магопо на привале, – я не буду петь, но и ты старайся сохранять равновесие, а то я скоро останусь без головы, – горько шутит он.

За время пути я так сроднился со слугой, что отбросил расовые предрассудки, развёл панибратство и даже сам почернел. Несчастье тоже красит человека, но в траурные тона.

По утрам обильно выпадает роса, предвестница африканской зимы. Скоро пойдут дожди, и пора бы подумать о сезонной одежде. Сейчас недостатка воды не наблюдается. Пьём любую жидкость, и народ колотит лихорадка, а меня по-прежнему араб Диего да Гамма. Иногда оба вместе. На очередном привале подобрал на долгую память белый цветок баобаба, но тут же потерял, так как руки заняты поисками пищи. Порой нахожу лимон, иногда два, но чаще всего свои грязные колени. Начали мучить кошмары и совесть. Женился бы на Сисинии и Африка стала бы второй родиной. Первую уже не помню. Кругом все куда-то спешат, как на престольный праздник. Одеты кое-как, но при галстуках. У меня накрахмаленная манишка слегка давит шею. Я вдеваю в петлицу зеленый пучок ньясси и смотрюсь франтом. На привале подходит мадам Амфу и справляется о здоровье. Отвечаю бойко, как и подобает бравому солдату. Она угощает старым вином. Гулять, так гулять. На неделю запил. Но тут пошли дожди, и я несколько освежился.

– Дик, как ты себя чувствуешь? – услышал я голос Магопо.

Мы сидели на какой-то кочке среди затопленной равнины. Это было одно из лучших мест невольничьего бивуака, так как большинство рабов каравана просто стояли по пояс в воде, а ослабевшие тонули прямо на глазах, увлекая за собой и товарища по рогатине. Дождь стоял стеной и щедро обмывал свежих покойников, держащихся на плаву, и прочие живые скелеты вроде меня. Африканская зима вступила в свои права.

– Дик, ты слышишь меня? – вновь подал голос Магопо.

– Отстань или иди туда, где был ещё совсем маленьким. Без тебя тошно, – едва вымолвил я, скосив глаза на чёрный призрак.

– Дик, смерть ушла от тебя! – не унимался радостный сын вождя.

– Посмотрел бы я на тебя с моим трупом на руках, – буркнул я.