Былое сквозь думы. Книга 1

– Вы только посмотрите, – орал он, – вот что значит белая кость! Его хоть режь, хоть ешь, а он всё угрожает!

Всякое упоминание о пищеприёме в последнее время у меня вызывало тягостные ощущения. Не то, чтобы я твердо верил в людоедство в наше время на столь обильной животной и растительной пищей земле, но перед моим мысленным и впечатлительным взором нет-нет да и вставали собственные мослы, торчащие из общего племенного котла дикарей. Я попытался расспросить Магопо о рационе питания черномазых на воле, но кроме того, что сожрать всё-таки могут, ничего светлого из этих разговоров не вынес. Думать же, что белый человек не съедобен, было самообманом, и оставалось надеяться, что на калеку не позарятся, коим я почти и стал после спла¬нированного Зугой побега.

А ярмарка-лакони шла своим чередом. Количество товаров на читоке уменьшилось, зато увеличилось число праздношатающихся ротозеев. Местные туземные богачи, весь капитал которых был вывешен для всеобщего обозрения в виде стеклянных бус на собственных шеях, важно прохаживались между торговых рядов в кожаных передниках до колен, украшенных латунными пуговицами. В мочках ушей, растянутых почти до плеч, состоятельные джентльмены демонстрировали остальную часть своей недвижимости: тыквенные бутылочки с табаком, ножи, верёвочки неясного назначения и, естественно, трубки, тогда как неимущие слои довольствовались разве что ношением разной длины и диаметра палочек. Зато татуировка-теммбо покрывала поголовно все тела, служа как бы удостоверением черномазой личности. У многих щеголей были красиво выдраны передние зубы, а у некоторых так искусно подточены, что напоминали змеиные. Но главная красота, конечно же была в причёске. Такого изобилия рукотворного уродства на головах я нигде, кроме Африки, больше не встречал. Крысиные хвостики, винтообразные рожки, почти жестяная стружка, бесчисленные хохолки и рельефные узоры венчали черепа чернокожих модников. А у женщин все эти замысловатые переплетения и построения из собственной шерсти были к тому же обильно смазаны жирной глиной, политы нколо – смолистым соком сандалового дерева и утыканы перьями, прутиками и осколками битого стекла. И их зелёные травяные юбки, разукрашенные лоскутами ткани и ракушками, так и просились на огородное пугало куда-нибудь на ранчо. Словом, посмотреть было на что, и если бы не моё печальное положение, впору было вести путевые заметки для любопытного домоседа.

Однажды, часов около трёх пополудни, в конце площади послышался грохот барабанов и визг рожков, и на читоке выплыл паланкин, окружённый многочисленной свитой. Здесь были воины, вооружённые копьями, разодетая по-африкански знать, сверх меры разукрашенные женщины и такие же чёрные, но голые, слуги. В паланкине же восседал какой-то местный царёк, весь в бусах, кольцах и браслетах, с лицом, утомлённой стадной жизнью гориллы. Обилие татуировки на его теле указывало на могущество и древность рода этого чернозадого монарха, а обилие свиты – на богатство. В руке он держал длинный бамбуковый шест с пикой на конце, а в другой шакалий хвост, используемый как салфетка. На нём был старый английский мундир с эполетами и набедренная повязка из шкуры леопарда.

Площадь сразу притихла, и толпа на ней рассыпалась. Даже постоянные драки, сопровождающие этот торговый праздник, как-то увяли, а пьяные хавильдары приумолкли.

Когда этот царский поезд остановился посреди площади, а облезлая обезьяна выползла из паланкина, к ней метнулся Диего да Гамма и, почтительно кланяясь, о чём-то с жаром начал говорить. Скоро они столковались, а когда царёк направился в нашу сторону, я понял, что португалец нашёл на нас покупателя, и моё сердце трепетно забилось в предчувствии беды. Этому гнусному примату с цепким взглядом оценивающих глаз вряд ли встанешь костью поперёк горла.

– Муани-Лунга, – горячо выдохнул у моего плеча Магопо. – Это идёт вонючий зверь, поедающий людей и продающий их в рабство. Магопо должен убить его.