Былое сквозь думы. Книга 1

Мириады бабочек, стрекоз и кузнечиков резвятся в нижнем растительном ярусе, привлекая своим доступным изобилием целый мир птиц. Голубые и оранжевые зимородки, стрелой кидающиеся на добычу, суетливые ржанки, неугомонные зелёные попугаи, болтливые ткачи и общительные дрозды, бесстрастные ибисы и сосредоточенные цесарки, соблазнительные для охотника куропатки и фазаны – всё это пернатое царство беззаботно поёт, кормится и суетится над потомством. На глаза путника то и дело попадаются тучные стада травоядных и сытые одинокие хищники. И весь этот мир африканского Эдема радостно живёт и умирает по извечным божьим законам. Лишь низкий человек идёт наперекор природе, сотворяя из рая ад, и жрёт что попало, не пропуская и собрата, если не впрямую физически, то, обязательно, морально. Так что не успел я вдоволь налюбоваться красотами здешних мест, как был заключён в клетку для откорма на главной площади Таба-Нгу.

Народ маньема с ликованием встретил своего правителя, возвратившегося с ежегодной прогулки на ярмарку в Казонде. Удачно продав захваченных в набегах пленников, Муани-Лунга вернулся к соплеменникам не только с несколькими фунтами бесценных бус, ракушек каури, рулонами настоящей ткани и бочонками огненной воды, но и с отменной закуской из белого человека. Дикари не уставали восторгаться по этому поводу, с нетерпением поджидая праздника Жёлтой Луны, чтобы попробовать меня на зуб. Поэтому и приходили каждый день к клетке, определяя на глаз мой суточный привес. А я и впрямь здоровел и наливался соком день ото дня, ведя застойный образ жизни.

Таба-Нгу компактно раскинулось у подножья высокого и почти отвесного базальтового утёса, с середины которого бил родник, вначале образующий ручей, а затем и обширный водоём вдоль каменной подошвы. Одетая камышом плотина в конце рукотворного пруда, буйно разросшиеся лилии и ряска у дальнего среза воды ясно указывали, что ещё далёкие предки племени озаботились созданием запасов питьевой воды. Здесь же находилась и главная площадь стойбища, поэтому я был невольным свидете¬лем всех важнейших бытовых событий племени, хотя они меня мало волновали как будущую жертву их жизнедеятельности. С трёх остальных сторон стойбище было надёжно огорожено высоким частоколом из толстых заострённых брёвен, украшенных множеством лысых черепов. Глядя на эти бренные останки, я уверенно предположил, что в древности племя питалось человечиной чаще, и лишь развитие работорговли умерило аппетит дикарей. Но это меня не утешало. На внезапное нападение врагов на шалаши людоедов надежды не было, так как выходящий каждый вечер за частокол отряд воинов-дозорных делал Таба-Нгу и вовсе неприступным. И хотя стойбище находилось в милях пятидесяти от водопада Виктория, по-местному Мози-оа-Тунья. ибо рокот его слышался и здесь, а, следовательно, в непосредственной близости от родины предков Магопо, клетка с которым находилась ко мне ближе, чем загон Зуги, ждать помощи от макололо не приходилось.

– Плохо наше дело, Магопо, – не раз говорил я чернокожему другу из своего стойла. – Сожрут со дня на день, только нас и видели.

– Съедят конечно, но не раньше праздника Жёлтой Луны, а он ещё не так скоро, – слабо утешал меня Магопо и указывал на длинный ряд пустующих клеток. – Будем надеяться на милость богов, но ты всё же ешь поменьше.

Новая напасть стёрла грань субординации и сблизила меня со слугой на сколько позволяло расположение клеток. Но в помощь богов и удачу уже не верилось. Нам и так пофартило в Казонде, а постоянного везения не бывает даже у нищенствующих в рубище. Я с особым удовольствием вспоминал на постоянном досуге о нашем героическом акте мщения на ярмарочной площади Казонде. Ведь мыслимое ли дело было трём измождённым рабам броситься в рукопашную схватку с целым отрядом до зубов вооружённых воинов?

Но поспешил тогда Магопо. Можно было не раз умереть достойно и с пользой, он же бросился на врагов без команды и в результате напоролся на неприятность. Я-то побежал следом почти осмысленно, поддавшись мгновенному всплеску эмоций душевного срыва, хотя и не ведая зачем. В таком настроении и налетел, как коршун, на Диего, который с перепуга нанёс мне подлый удар сапогом в живот. А от удара я уже самостоятельно припечатался спиной к земле, вдвое сложившись и хватив себя коленями по подбородку, что оказалось, в общем-то, кстати. Потому как не отставший от нас Зуга, следом за мной наскочил на португальца и ударом безухой головы сбил его с ног прямо под мой разящий обеими ногами финт в омерзительную рабовладельческую рожу. Мой удар явился для всех неожиданностью, но был настоль великолепен и силён, что я и до сей поры мучаюсь вопросом: как он вообще мог так прицельно получиться у агонизирующего человека?

Однако лягнул я брата Диего почище любого мустанга. И не удивительно, что португалец после этого так и не смог оправиться, впопыхах упав левым глазом прямо на остриё жезла, торчащее из спины Магопо. Подлец Диего да Гамма, естественно, испустил дух, но и нам прибавилось хлопот.