Быть гением. Истории об искусстве, жизни, смерти, любви, сексе, деньгах и безумии

В этой бешеной гонке в рубеж столетий врезаешься, как в стену при резком повороте. Вы ведь помните смену веков? Тогда вы согласитесь, что это время подводить итоги…

Из полумрака мастерской мне улыбаются красотки, способные продать вам и шило, и мыло. Они шепчут, что после Всемирной выставки 50 миллионов человек разнесли весть о моей феноменальности по 35 странам мира. Они говорят, что вот уже 10 лет мои декоративные панно украшают дома тысяч парижан. Они кокетливо напоминают, что именно благодаря им я признан, знаменит, обожаем, почитаем…

Да-да, и отвратителен самому себе. Мне 45 лет. Почти полвека за спиной. Впереди уж явно меньше. На что я трачу своё время, на что я растрачиваю свой талант? На бесконечное самокопирование, на все эти вьющиеся локоны, ямочки на щёчках, струящиеся платья — на пустую коммерциализированную красоту, не красоту даже — красивость. В которой нет, да и никогда не было ни грамма любви. Я устал от этой художественной проституции, я в ужасе смотрю на плоды бесперебойного труда на протяжении 10 лет и разматываю клубок памяти, чтобы ухватиться наконец за то единственное, что любил всегда… Свою Родину.

А ведь я один обладаю достаточным опытом, мастерством, широтой мышления, а главное — этой самой любовью к славянскому народу и тонким чувствованием славянской души. Я один могу воспеть свою Родину так, что весь мир падёт на колени, а главное — проснутся мои соотечественники, отринут слепое подражательство Франции, вспомнят наконец, сынами какого народа им посчастливилось родиться. В моём крошечном родном городишке, о существовании которого знает мало кто за его пределами, в моём Иванчице перевели Библию на чешский язык. Этому стоит, конечно, посвятить отдельное полотно. Всего я создам 20 картин, посвящённых славянской истории. 20 полотен шесть на восемь метров каждое: больше просто невозможно натянуть на подрамник. Моя «Славянская эпопея» возвестит чужеземным друзьям и врагам, кем мы были, кто мы есть и к чему мы стремимся.

Поглощённый этими замыслами, я пытаюсь вырваться из парижской клетки. Созданный мною стиль стал моей тюрьмой. Я выпускаю двухтомную энциклопедию этого проклятого стиля, как бы подводя черту под легковесным искусством последних 10 лет. Досыта кормившим меня искусством, так и не позволившим мне, однако, сколотить состояние. Моя «Славянская эпопея» требует денег. Больших денег. Я не желаю больше ни на что себя растрачивать, я хочу сфокусироваться на самом важном, но не могу себе этого позволить.

Знаете, в юности я как-то остался без работы, купил билет на ближайший поезд и ехал, пока было чем платить. А высадившись в богом забытом городке, я встретил своего первого мецената. Когда выхода, кажется, нет, спасти может самая странная, безумная, алогичная, глупая идея. Например, махнуть на полгода в Америку и разбогатеть. А почему нет? Вот где золото течёт рекой, а отсутствие собственной культуры с лихвой компенсируется заимствованием культуры европейской. Америка!

У трапа меня встречает толпа репортёров, готовых на всю страну раструбить о прибытии величайшего в мире мастера декоративного искусства. Которому и тут, видимо, не суждено сколотить состояние… Почему? Я вам скажу, но вы только никому ни слова, договорились?

Понимаете, величайший в мире мастер декоративного искусства на самом деле весьма посредственный портретист. Не лучше американских. А ведь здесь любой толстосум мечтает о портрете кисти именитого художника, и что прикажете делать? Маяться с портретами, конечно. Вот, смотрите, родственница баронессы Ротшильд. А вот дочь ещё одного богача, Чарльза Крейна. Причём её я пишу в образе богини Славии, и это не моя прихоть, а желание заказчика. Крейн вообще странный человек: американец, которого искренне заботят судьбы славянского мира! Он 23 раза был в России и собрал коллекцию русских икон — так что я дарю ему картину «Собор Василия Блаженного и крестьяне, освобождённые от крепостной зависимости». Кто бы освободил меня от этой кабалы — искусства за деньги.

И вот оно, очередное Рождество в Штатах. Мне 49 лет, я — известный по обе стороны океана художник, который нуждается в чуде не меньше, чем 15 лет назад, ну, помните, там, в парижской типографии. Крейн высылает телеграмму: «Everything satisfactory see Roger Williams»[62]. Фортуна снова щедра на рождественские подарки! Я свободен! Я могу вернуться на Родину! Поясню. Роджер — секретарь моего благодетеля. И человек, распоряжающийся его чековой книжкой. Мне больше не нужно думать о деньгах!