Быть мужчиной

В последнее утро я встала рано и пошла гулять, отметив на карте храмы, которые хотела посетить. Кругом все пока было голое и пустое. Даже сливовые деревья еще не расцвели, так что не было повода для толп туристов с фотокамерами, и я привыкла к тому, что в храмах и садах гуляю в основном одна, и к тишине, которая от громких криков ворон казалась еще глубже. Так что я очень удивилась, когда за монументальными главными воротами Нандзэн-дзи встретила на крытой дорожке к резиденции настоятеля большую группу весело щебечущих японок. Все они были одеты в элегантные шелковые кимоно, и всё в них, от изысканных инкрустированных гребней в волосах до уложенных складками поясов оби и узорчатых сумок на кулиске, словно пришло из иной эры. Единственное исключение составляли тускло-коричневые тапочки у них на ногах. Точно такие предлагались у входа во все храмы Киото, и все они были крошечные и напоминали мне башмачки, которые кролик Питер потерял на капустной грядке. Я сама их вчера попробовала надеть, сунула в них ступни и постаралась придерживать тапочки пальцами ног, скользя по гладким деревянным полам, но потом чуть не расшибла голову, пытаясь подняться в них по лестнице, оставила попытки и стала ходить по холодным доскам пола в носках. Поэтому я никак не могла согреться, и теперь, чувствуя дрожь даже в свитере и пальто, невольно задумалась, как эти женщины не замерзают в сплошном шелке и требуется ли помощь, чтобы завязать, завернуть и закрепить все необходимые детали их кимоно.

Сама того не заметив, я постепенно продвинулась в центр этой группы, так что когда женщины вдруг одновременно тронулись с места, будто следуя какому-то тайному сигналу, поток шелка и торопливый перестук крошечных тапочек вынес меня в широкий и плохо освещенный открытый коридор. Пройдя метров десять вдоль коридора, группа остановилась, выплюнула из своего амебоподобного тела женщину в обычной уличной одежде, и та стала что-то объяснять остальным. Если я вставала на цыпочки, то через головы женщин видела четырехсотлетний сад камней, один из самых знаменитых во всей Японии. В сад камней, где гравий разровнен граблями, а камней, кустов и деревьев минимальное количество, входить не полагается — следует любоваться им со стороны. Прямо за местом, где остановилась группа, была пустая галерея, как раз для этого и предназначенная. Но когда я попыталась пробраться туда, трогая окружавших меня женщин за плечи и прося прощения, группа каждый раз будто еще плотнее сжималась вокруг меня. Какую бы женщину я ни трогала за плечо, та изумленно поворачивалась ко мне и делала несколько шажков влево или вправо, чтобы я могла пройти, но освободившееся место тут же заполняла другая женщина в кимоно — то ли из инстинктивного природного стремления выровнять баланс группы, то ли просто чтобы подобраться поближе к экскурсоводу. Меня зажало со всех сторон, я вдыхала головокружительный запах духов и слушала неутомимо непонятные объяснения экскурсовода, так что у меня уже начиналась клаустрофобия. Но не успела я начать прорываться на свободу более агрессивно, группа вдруг снова тронулась, а я сумела удержаться на месте, прижавшись к стене резиденции настоятеля, так что им пришлось меня обходить. Они пошли дальше по деревянному полу, хором шурша тапочками.

Вот тут-то я и увидела, как он идет по другой стороне крытой галереи. Он выглядел старше, волнистые волосы стали серебристыми, так что темные брови выделялись еще резче. И еще кое-что выглядело по-другому. В фильме было абсолютно необходимо показывать его массивным и мощным, и Киаростами этого добивался, фокусируя камеру на широких плечах и мощном торсе Эршади, когда тот ехал через холмы возле Тегерана. Даже когда Эршади вышел из машины, чтобы посмотреть на пустынные холмы, камера отодвинулась, и он выглядел физически крепким. Это придавало ему силу и властность, от которой в сочетании с глубиной эмоций в его глазах мне хотелось плакать. Но теперь, идя по крытой галерее, Эршади казался почти стройным. Он похудел, но дело было не только в этом — его плечи словно бы стали уже. Теперь, глядя на него со спины, я усомнилась в том, что это Эршади. Но едва только разочарование начало вливаться в меня как бетон, человек этот остановился и повернулся, будто кто-то его позвал. Он замер в неподвижности, оглядываясь на сад камней, в котором камни должны были изображать тигров, прыгающих в точку, которой они никогда не достигнут. Мягкий свет упал на его лишенное выражения лицо. И вот она снова, эта грань безысходности. В тот момент меня наполнили настолько нежные чувства, что я не знаю, как еще их назвать, если не любовью.