Быть мужчиной

Я снова засмеялась. С Роми всегда случалось что-нибудь безумное: ее жизнь несло потоком бесконечных совпадений и таинственных знаков. Роми играла роли, но не притворялась, то есть в глубине души она верила, что вся жизнь не вполне реальна, что это что-то вроде игры, но верила она в это искренне и глубоко и при этом отличалась огромной страстью к жизни. Иными словами, она жила не ради того, чтобы кого-то в чем-то убедить. Безумные вещи, которые с ней случались, случались потому, что она была открыта им и искала их, потому что она всегда что-то пробовала, при этом не слишком зацикливаясь на результате, а интересуясь больше тем, какие чувства в ней это вызывало и насколько она способна на них отреагировать. В своих фильмах она всегда оставалась собой, но ее «я» растягивалось в ту сторону, в которую этого требовали обстоятельства сценария. За тот год, что мы дружили, я ни разу не видела, чтобы она врала. Да ладно, сказала я ей, неужели ты серьезно. Но Роми всегда была серьезна, даже когда смеялась, и теперь, все еще сжимая мою руку, лежавшую на столе, она начала рассказывать свою собственную историю об Эршади.

«Вкус вишни» она смотрела в Лондоне пять или шесть лет назад. Ее, как и меня, фильм и лицо Эршади очень задели и даже встревожили. Но при этом в последний момент фильм принес ей прорыв к радости. Да, радость — самое подходящее слово для того, что она ощущала, идя на закате домой из кинотеатра в квартиру отца. Отец ее умирал от рака, и она приехала о нем позаботиться. Ее родители развелись, когда ей было три, и в детстве и отрочестве она с отцом почти не общалась, они практически стали друг для друга чужими. А потом после армии у нее началось что-то вроде депрессии, и отец пришел повидать ее в больнице, и чем дольше он сидел у ее постели, тем больше она прощала его за все то, в чем винила много лет. С тех пор они сблизились. Роми часто гостила у отца в Лондоне, какое-то время она даже училась там в театральной школе и жила в его квартире в Белсайз-Парк. Через несколько лет у него диагностировали рак и началась долгая битва, которую он, казалось, выигрывал, пока в какой-то момент не стало с несомненной очевидностью ясно, что он проиграл. Врачи сказали, что ему осталось три месяца.

Роми бросила все свои дела в Тель-Авиве и снова переехала к отцу. Много месяцев подряд, пока тело ему постепенно отказывало, она была рядом и почти от него не отходила. Он решил отказаться от ядовитых форм лечения, которые продлили бы его жизнь всего на несколько недель или месяцев. Он хотел умереть с достоинством и в покое, хотя на самом деле никто никогда не умирает в покое, и путь тела к угасанию жизни всегда требует насилия. Их повседневная жизнь была полна подобного насилия, мелкого и крупного, но все это сочеталось с юмором ее отца. Пока он мог ходить, они гуляли, а когда больше не мог — часами смотрели детективы и документальные фильмы о природе. Видя зачарованное лицо отца в свете телеэкрана, Роми осознала, что хотя собственная история жизни ее отца идет к концу, это не мешает ему с головой уходить в истории о нераскрытых убийствах, шпионаже и отважных попытках жука-навозника закатить шарик навоза на холм. Отцу не хватало сил выбраться из постели и дойти ночью до туалета, но он все равно пытался, и Роми слышала, как он падает, приходила и держала его голову на коленях, а потом поднимала его, потому что тогда он уже был не тяжелее ребенка.

Примерно в это время, когда отец не мог уже пройти даже короткое расстояние до туалета и круглосуточной сиделке-украинке приходилось перебрасывать его через свое мощное плечо, Роми, по настоянию этой самой сиделки, надела пальто и на несколько часов вышла из дома, чтобы сходить в кино. О фильме она ничего не знала, но ей понравилось название, которое она увидела на козырьке над входом в кинотеатр по пути то ли в больницу, то ли из больницы.

Она села в задних рядах почти пустого кинотеатра. Там было всего человек пять или шесть, сказала Роми, но это когда зал полон, все вокруг тебя словно исчезают, как только оживает экран, а в тот раз она остро ощущала присутствие остальных зрителей, которые тоже в основном пришли поодиночке. Во время множества бессловесных эпизодов фильма, эпизодов, где слышны гудки машин, звук бульдозеров и смех невидимых детей, и крупных планов, когда камера замирает на лице Эршади, Роми осознавала, что она сидит и смотрит фильм и вокруг другие люди, которые тоже смотрят. В тот момент, когда она поняла, что господин Бади планирует покончить с собой и ищет человека, который утром его похоронит, она заплакала. Вскоре после этого какая-то женщина встала и вышла из кинотеатра, и от этого Роми почувствовала себя немножко лучше, потому что это как бы создало безмолвную связь между теми, кто остался.