Быть мужчиной

Я написала, что не буду рассказывать, чем кончился фильм, но теперь вижу, что без этого не обойтись, потому что Роми была убеждена — если бы фильм закончился обычным образом, то, что потом случилось с нами обеими, почти наверняка не случилось бы. То есть если бы после того, как господин Бади предположительно проглотил таблетки и надел легкий пиджак, чтобы не замерзнуть, он бы просто лег в канаву, которую вырыл, и все бы потускнело, а мы бы наблюдали за тем, как он бесстрастно наблюдает за тем, как полная луна скрывается за дымными облаками и снова появляется, а потом, после раската грома, когда стало уже так темно, что мы совсем его не видели, пока вспышка молнии снова не освещала экран и он снова лежал там, снова смотрел на нас, все еще в этом мире, все еще ожидал, как ожидали мы, а потом снова исчезал во тьме до следующей яркой вспышки, во время которой мы бы увидели, что его глаза наконец закрылись, и экран насовсем стал бы черным, и слышно было только дождь, который лил все сильнее и сильнее, пока не достиг бы крещендо и не утих, — если бы фильм закончился на этом месте, как, казалось, и должен был, тогда, сказала Роми, он ее, возможно, не зацепил бы так сильно.

Но на этом фильм не закончился. Вместо этого до нас доносится ритмичная песня марширующих солдат и постепенно экран снова оживает. На этот раз, когда мы видим холмистый ландшафт, уже весна, все зеленое, а зернистые, выцветшие кадры сняты на видео. Солдаты строем выходят на извилистую дорогу в нижнем левом углу экрана. Этот новый вид сам по себе достаточно удивителен, но через мгновение появляется человек из съемочной бригады. Он несет камеру по направлению к другому человеку, который устанавливает треногу. А потом в кадр непринужденно входит сам Эршади, которого мы только что видели, когда он засыпал в своей могиле. Он одет легко, по-летнему. Из переднего кармана он достает сигарету, зажигает ее, держа в губах, и молча протягивает Киаростами, а тот принимает ее, не прерывая разговора с оператором-постановщиком и даже не глядя на Эршади, и в этот момент мы понимаем, что Эршади связан с режиссером нитью чистой интуиции. Тут в кадре появляется звукооператор; он сидит на корточках со своим гигантским микрофоном чуть ниже по склону холма, в высокой траве, прячась от ветра.

— Вы меня слышите? — спрашивает бестелесный голос.

Внизу сержант, ведущий солдат, сбивается и перестает кричать.

— Bâlé? — говорит он. — Да?

— Скажите своим людям пойти к дереву отдохнуть, — отвечает Киаростами. — Съемки закончены. — Последняя реплика фильма звучит через несколько мгновений, когда труба Луиса Армстронга начинает свой траурный плач и мы видим, что солдаты сидят, смеются, разговаривают и собирают цветы возле дерева, где господин Бади лег в надежде на вечный покой, хотя сейчас это дерево покрыто зеленой листвой.

— Теперь записываем звук, — говорит Киаростами.

А дальше только огромный прекрасный и жалобный звук трубы и никаких слов. Роми дождалась конца трубы и титров, и хотя по лицу ее текли слезы, она ощущала восторг.

Только через некоторое время после того, как Роми похоронила отца и сама бросила землю в его могилу, оттолкнув дядю, который пытался отобрать у нее лопату, она вспомнила про Эршади. Она осталась в Лондоне, чтобы позаботиться об имуществе и делах отца, а потом, когда больше не о чем уже было заботиться, когда все было закончено и приведено в порядок, она еще несколько месяцев жила в почти пустой квартире.

Все ее дни проходили одинаково — она погрузилась в апатию и валялась, чувствуя, что не в силах ни за что взяться. Хоть какие-то желания у нее получалось испытывать только во время секса, так что Роми начала снова встречаться с Марком, с которым у нее был роман в тот год, когда она училась в театральной школе. Марк был собственником — отчасти из-за этого их роман и закончился. А теперь, поскольку с момента их разрыва у нее были другие мужчины, он стал еще ревнивее и навязчиво требовал, чтобы она ему рассказывала про этих других мужчин и каково ей было с ними. Но секс с ним был жесткий и хороший, и Роми это бодрило — слишком долго ей казалось, будто у нее нет тела, будто существует только умирающее тело ее отца.