Быть мужчиной

Познакомил их общий друг в Нью-Йорке, и они по имейлу договорились поужинать следующим вечером. Он попросил назначить встречу попозже, потому что днем у него боксерский матч. А где он боксирует, спросила она, ей было бы интересно посмотреть. Она вообще-то никогда не видела боксерских матчей, даже по телевизору — от жестокости и крови ее начинало мутить. Он написал, что после матча она вряд ли захочет иметь с ним дело, потому что боксирует он в клубе, где никто душ не принимает, но если она ему все еще будет нравиться после завтрашней встречи, он отведет ее в клуб и они побоксируют. А до тех пор он оставит клуб в секрете. «Там никто меня не знает, не знает, чем я занимаюсь, что я думаю и чего хочу», — написал он. Она перечитала его имейл три раза, потом ответила, что ему придется быть поосторожнее, потому что она смертельно опасна. Она не знала, почему так написала. Может, из-за высокомерия в его словах, скрытого вызова: «Если ты мне все еще будешь нравиться». Из-за гордости, которую пробудили в ней эти слова, хотя она знала, что он пишет на неродном ему языке и вряд ли владеет в нем всеми нюансами, как в немецком, и еще потому, что ей хотелось дать ему понять, что она обладает — и всегда обладала — определенной властью над мужчинами. Или она просто хотела показать, что взрывная сторона натуры есть и у нее, что между ними тут равновесие, а может, даже и не равновесие — если рассматривать способность взрываться как разновидность силы, то перевес, возможно, будет на ее стороне. Может, это было позерством, а может, и не было.

«У меня часто ломаются ребра, — написал он в ответ. — Пожалуйста, будь осторожнее, когда соберешься меня уничтожать». Иными словами, он точно знал, что с ней делать. Поймал ее, закружил и близко притянул; он знал, как с ней себя вести, знал, что сочетание силы и уязвимости в мужчине производит сильное впечатление на определенный тип женщин, к которому она, похоже, относится. И действительно, после этого краткого разговора она решила, что приведет его домой и переспит с ним.

Когда она приехала в ресторан, он уже был на месте, точно как немецкие поезда: всегда уже на месте и ждут тебя, когда приходишь на станцию. Его размеры производили впечатление. Такого нельзя не заметить — он был на голову, а может, и на две выше всех окружающих. Если бы ее кто-то спросил в тот момент — например, официант, проходивший мимо с высоко поднятым подносом, — нравится ли ей чувствовать себя маленькой рядом с мужчиной, она бы сказала, что да. Но с оговоркой! Маленькой, но сильной духом. Иными словами, ей бы хотелось, чтобы он был волком в овечьей шкуре, пока она не разрешит ему скинуть эту шкуру и стать волком, и тогда уж чистейшим волком, без малейшего следа овцы, на все то время, пока они будут трахаться у нее в постели, а потом пусть снова станет человеком, которому ни за что не придет в голову схватить ее за горло, если он чего-то от нее захочет. Можно ли на такое рассчитывать? А, и еще один момент: иногда ему следовало взрывать ее мозг очень медленно и нежно.

Он протянул ей стебелек крошечных бледно-лиловых цветов. Она подумала, что он сорвал их по дороге, но потом выяснилось, что он купил целый букет, просто остальные отдал беременной женщине в метро, которая ими восхитилась и спросила, для кого они, — ему как раз в тот момент пришло в голову, что он купил букет цветов для незнакомки и, возможно, это слегка чересчур. Их проводили к столику. В ресторане было сумрачно и тепло, вдоль стен стояли старые застекленные шкафчики, как в аптеке, — это место и было аптекой, а потом простояло закрытым несколько десятилетий, пока наконец не ожило вновь как итальянский ресторан. Когда к столу подходили официант или официантка, Немецкий Боксер прерывал фразу, улыбался им и благодарил.

Разговор у них шел легко и живо. Нос у него не так легко ломается, сказал он ей, только ребра, а губы — губы обычно распухают и кровоточат во время боксерских матчей, потому что они у него большие. Он спросил, длинные ли у нее руки, и не успела она ответить, как он через стол взял ее за руку и поднес ее ладонь к тому месту, где нижнее левое ребро у него выпирало, потому что после перелома болталось незакрепленным внутри тела.

Пришел официант и разлил по бокалам вино. Когда он ушел, она взяла Немецкого Боксера за руку и поднесла его ладонь к такому же ребру на своем теле, которое точно так же выступало всю ее жизнь, сколько она себя помнила.

— Как это возможно? — удивился он. — Наверное, ты тоже его ломала. — Но, насколько она знала, никаких ребер она никогда не ломала. В ребрах, как ей казалось, есть что-то изначальное, они пытаются что-то нам сообщить посреди всей этой поколенческой путаницы насчет того, что значит быть женщиной, что значит быть мужчиной, и можно ли сказать, что эти понятия друг другу равны или различаются, но при этом равны, или нет.

3