Быть мужчиной

На пятый день Том наконец идет на поправку. Его жизнь в безопасности, вечером кислородную палатку убирают, и когда Реми откладывает карты для фокуса, который он разучивал, и подходит заглянуть в открытую кроватку, Том смотрит на него снизу вверх и улыбается. Утром шестого дня врачи обещают, что сделают последний рентген груди и отпустят Тома домой, но все-таки оставляют его на одну последнюю ночь, так что только утром седьмого дня его наконец выписывают, возвращают семье так же, как он к ним прибыл, только теперь все они с новой силой осознают, что люди, приходящие к нам из ничего и ниоткуда, — это всегда просто дар, который мы получаем, не зная, что можем о таком попросить, и нам остается только удивляться тому, сколько же всего дает нам жизнь.

Быть мужчиной

Мой отец

Мои сыновья стоят на краю мола. Или они с него спрыгнут, или не спрыгнут. Сейчас начало лета, июнь, мы на острове, где я выросла, и над нами огромный небесный купол. Волны приходят настолько издалека, что невозможно сказать, когда и где начался их вихревой поток, ясно только, что они несут с собой энергию, процесс передачи которой завершается именно здесь, разбиваясь о берег. Я смотрю на них, на моих мальчиков, стоя на песке. Отец тоже на них смотрит; на нем шляпа от солнца, и он сегодня необычно тихий. Он еще не старый, но вот прямо сейчас мне не вспомнить, сколько ему лет. Его жизнь кажется мне долгой, но это потому, что он изменился больше, чем любой другой человек, которого я знаю. Однажды на протяжении многих лет — по-другому тут не скажешь — он вывел весь свой огромный гнев в море, выпустил ветер из его парусов и вернулся домой без него. Вернулся домой с терпением и умиротворенностью на месте прежней кипящей ярости.

Иногда я и свой-то возраст забываю. Когда у меня спрашивают, сколько лет моим сыновьям, я округляю цифру в большую сторону, чтобы дать себе больше времени привыкнуть к тому, в каком направлении они движутся. У отца моего не так-то много времени осталось, у меня есть еще некоторый запас, а вот у сыновей пока времени полно. Младший приплясывает на конце мола. Старший запрокидывает голову, раскидывает руки и что-то кричит в небо.

Я смотрю на своих сыновей и говорю, а мой отец слушает. Это жизнь, говорю я или пытаюсь сказать, и она всегда происходит на многих уровнях одновременно.

Сломанные ребра

1

Тем летом, когда ее сыновья отправились на каникулы со своим отцом, она едет к своему любовнику в Берлине.

— Понимаешь, — говорит он, наклоняясь к ней и понижая голос, чтобы прохожие не слышали, — одной вещи ты обо мне не знаешь — что мне нравится служить.

Удивительно такое услышать от мужчины двух метров ростом со сложением боксера-тяжеловеса. Вообще-то он и правда боксер-любитель или, вернее, много лет им был, пока месяц назад не попал ненадолго в больницу с приступом Schwindel, головокружения. В больнице обнаружилось, что у него в мозгу рубец, и это положило конец его боксерской карьере. И тем не менее, хотя он утверждает, что больше на ринг ни ногой, и работает редактором очень авторитетной газеты, она так и называет его — и про себя, и в разговорах с друзьями — «Немецкий Боксер». Это легче, чем называть его по имени, которое означает «маленький дар богов», но дело не только в этом, но и в том, что если звать его «Немецкий Боксер», это подчеркивает различия между ними и сохраняет ироническую дистанцию, позволяющую ей не покидать новой страны, которую она недавно открыла, будто Христофор Колумб, плывущий по просторам души — страны свободной одинокой жизни.

Они гуляют вдоль Шлахтензее — длинного узкого озера на краю леса Грюневальд, — и обсуждают вероятность того, что восемьдесят лет назад он стал бы нацистом. Немецкий Боксер считает, что заявлять, что он бы на это не пошел, как делают большинство его ровесников, — это моральное показушничество, но потом он выходит за пределы обычных аргументов — мол, если бы он жил тогда, его бы сформировали исторические силы, которые почти неизбежно сделали бы его нацистом, — и переходит к уязвимым сторонам собственного характера.

— Я как раз того типа человек, каких набирали в НАПОЛА, — говорит он, имея в виду элитные подготовительные школы, в которых из сильных, послушных и относительно умных немецких юношей воспитывали руководителей СС. — Я всегда чрезмерно обожал своих наставников и стремился исполнить все до последнего требования, которые они ко мне предъявляли, потому что мне страшно было подумать, что я их разочарую. Если прибавить к этому мой рост и телосложение, то получится, что я как раз человек того склада, который им нужен. А быть нужным — это почетно. Так что, видишь, именно моя тяга к почету и похвале привела бы меня прямо в ряды СС.