Быть мужчиной

Малыш клонится вбок и хватает Тамар за палец. Это правда очень странно, думает она, что безымянный младенец, появившийся на свет благодаря сперме Шломи, яйцеклетке сестры Дана, утробе и трудам женщины из Непала и капельке волшебного порошка, настолько похож на отца. Как так вышло? Но во все эти штучки она не верит. Ее сварливый отец не переродился в Непале, чтобы выразить свое милосердие и добрый дух. Эли нашлось бы что сказать по поводу всего, что произошло в семье, и разговор вышел бы неприятный. Эли, классический израильский неряха-шлумпадик, носивший мешковатые штаны с карманами и одни и те же рубашки, пока у них не отваливались пуговицы, не ценил элегантности математики. Он смял бы коричневую шляпу Мужа одной рукой и сказал бы, куда ему идти со своим вареньем и своим Эрдёшем.

Вынув палец из ручки малыша, Тамар передает его Айрис, и та берет кузена на руки с таким видом, будто, побыв сама младенцем, теперь точно знает, что с ними делать. Тамар подходит к витринному окну и смотрит на море. Если бы она осталась в Израиле, то, возможно, каждое утро перед ней открывался бы такой вид до самого горизонта. Но вместо этого она поехала в Нью-Йорк получать степень, вышла за Дэвида и где-то по пути потеряла свою способность к широте. Дэвид в этом был виноват не больше, чем она сама. Тамар просто не попала в струю и упустила шанс открыть для себя множественность возможностей, не приходившую ей в голову. Если послушать ее пациентов в возрасте от двадцати до сорока, моногамия — это огромный кит, выброшенный на берег, его раздутая гниющая туша кошмарно воняет, и чем быстрее убраться от нее подальше, тем лучше. Вывезет ли хоть кого-то куда-то волна полиамории, которую сейчас все пытались оседлать, или люди продолжат уходить под воду из-за ревности и страха нестабильности, Тамар не знала. Стоит только посмотреть на Шломи — он прокатился на гребне волны свободной любви, он любил и был любим всем Миконосом и всей Ибицей, но в конечном счете ему захотелось того, чего хотелось всем с тех самых пор, как люди себя помнят — как там говорилось в стихотворении? «…не всеобщей любви, а чтобы любили его».

Она отворачивается от окна, как раз когда Айрис поднимает маленького кузена в воздух, чтобы понюхать его попку. Тамар старалась воспитывать дочь так, чтобы та понимала, что выходить замуж необязательно, что для уверенности в себе вовсе не нужна стабильность семейной жизни. Но если посмотреть на то, как ее дочь сейчас нюхает попку младенца, похоже, Айрис именно что выйдет замуж к двадцати пяти и так и проживет всю жизнь замужем, пока наконец не придется в окружении внуков, сидя у постели умирающего мужа, растирать ему мерзнущие ноги. Тамар снова поворачивается к окну и смотрит на синие волны, приходящие на берег издалека. Какой толк от широты, если ты не расширяешься? Какой толк от такого множества возможностей, если ты ощущаешь их только как что-то, что распирает грудь, когда ты в сумерках ведешь машину по сельской дороге или когда дети уезжают к отцу, а ты стоишь неподвижно в комнате пустого дома и вдруг осознаешь тишину настолько чистую, что от нее мурашки по коже?

— Придумала! — кричит Айрис. Все поворачиваются к ней. — Как насчет Рафаэля? Он же настоящий Рафаэль! — восклицает она, поднимая младенца повыше, чтобы они посмотрели на него в этом новом свете. Ее дядья задумчиво переглядываются. Шломи все еще нравится имя Мика, но Дан не хочет связываться с Библией и всем, что она в себе несет. Он стоит и смотрит на младенца, уперев руки в бедра и перекинув пустой слинг через плечо, на котором двадцать лет назад висел пулемет.

— А может, Том? — говорит он. — Шандор вчера это предложил, и как-то это пришлось впору.

Тамар впервые слышит, чтобы кто-то произнес имя Мужа. И вообще его впервые упоминают с момента ее прибытия в Израиль. Несмотря на зубную щетку и запах одеколона, она уже начала задумываться — может, они все его выдумали в качестве какого-то сложного розыгрыша.

— Правда же, он похож на Тома? — говорит Дан.

— На Эли он похож, — настаивает ее мать.

— А мне нравится имя Том, — говорит Реми.

Айрис поворачивает ребенка к себе и снова изучает его лицо.

— Вообще-то и мне тоже, — говорит она.

Во взгляде Шломи ясно читается, что он не против, и все выжидательно поворачиваются к Тамар. Но ей трудно решить, о чем ее на самом деле спрашивают, на что она должна согласиться. Поэтому она вздыхает и поворачивается обратно к морю, будто там что-то есть, что-то, что идет издалека и ей нужно это принять.

5