Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

По старому уставу и по нашим прежним понятиям, степень доктора не-медицины была весьма трудно достижимая, так что в пятнадцатилетнюю бытность мою в московском университете (1819–1834 г.) я помню только трех магистров, взошедших на эту высоту учености. Только Степан Алексеевич Маслов в 1820-м году стал доктором нравственно-политических наук, да Глаголев в 1823-м году и Надеждин в 1830-м году – докторами словесных наук[456].

Назначение прошло не без трудностей, поскольку половина комиссии поддерживала конкурента Надеждина А. М. Гаврилова[457]. Дело решила поддержка А. В. Болдырева и Каченовского, благодаря которой 26 декабря 1831 г. Надеждина все же утвердили в звании ординарного профессора теории изящных искусств и археологии[458]. Систему высшего образования тех лет пронизывал дух корпоративности, препятствовавший избранию в ординарные профессора по конкурсу сторонних кандидатов. По статистике, бóльшие шансы на успех имели прежде всего «свои» кадры, которые на момент избрания профессорами уже работали в стенах учебного заведения[459]. Тем не менее Надеждину удалось преодолеть сопротивление профессиональной среды. В первой половине 1830-х гг. он стал одним из самых популярных университетских лекторов, любимым и уважаемым московскими студентами. Таким образом, Надеждин успешно создал культурный и научный капитал, а затем сумел преобразовать его в символический.

Кроме того, как мы уже писали, с 1831 г. он начал выпускать два периодических издания – журнал «Телескоп» и газету «Молва», в которых поначалу печатались известные литераторы, в том числе Пушкин, Жуковский, Белинский, Языков, И. В. Киреевский, Загоскин, С. Т. Аксаков, Павлов, Мельгунов и многие другие[460]. У вкладчиков издания единая программа отсутствовала, однако у самого Надеждина она имелась. Журналист руководствовался особой «дидактической миссией», которая заключалась в стремлении познакомить аудиторию, составленную по большей части из дворянских дилетантов, с классической эстетикой и современной идеалистической философией[461]. Постепенно авторы стали покидать «Телескоп», а репутация журнала мало-помалу ухудшалась. К 1836 г. он уже считался «студенческим» изданием[462], чему в известной степени способствовала его передача в руки Белинского, Станкевича и их друзей в 1835 г. во время поездки Надеждина за границу[463]. Однако, несмотря ни на что, «Телескоп» можно считать одним из самых удачных и интересных журнальных проектов 1830-х гг., имевшим свою читательскую аудиторию и прекратившим существование лишь по воле правительства после публикации первого «Философического письма».

В первой половине 1830-х гг. карьера Надеждина развивалась стремительно и успешно, насколько это было возможно в рамках профессиональных траекторий, заданных его социальным происхождением. Всего за несколько лет он прошел путь от неловкого молодого учителя в доме одного из родовитых дворян до известного литературного критика и издателя, доктора словесных наук и профессора Московского университета. Безусловно, он пользовался протекцией старших товарищей, однако в значительной мере имя в журналистике и университетской среде он заработал собственными талантами и умениями. Надеждин мог и дальше благополучно следовать по проторенной дороге, однако, вероятно, проблема состояла в том, что он слишком быстро достиг карьерного потолка. Вхождение поповича в бюрократическую элиту империи, гарантировавшую более высокий доход и положение в обществе, в 1830-х гг. было чрезвычайно сложным делом.

VI

Быть может, биография Надеждина была бы менее драматичной и причудливой, если бы личные обстоятельства (о которых нам еще представится случай поговорить подробнее) не заставили его попытаться сменить род занятий и обрести еще более солидный профессиональный статус. За полтора года до чаадаевской истории, в марте 1835 г., он решил уволиться из Московского университета и отправился в столицу в поисках нового служебного места. На первый взгляд, расчет Надеждина был сколь немудрен, столь и утопичен: