Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Послушай, как было я распорядился… В середу подаю я просьбу в отставку по болезни, и вместе в Петербурге в отпуск. Во вторник, на будущей неделе поеду. Явлюсь к нашему Министру (С. С. Уварову. – М. В.) – скажу ему просто, что болезнь заставляет меня ехать в чужие края и потому просить отставки от Университета, но что я не буду ездить даром, что охотно исполню всякие поручения, которые будет угодно ему возложить на меня. Легко статься может, что он предложит мне остаться в службе по Министерству и даже даст мне денег. Я однако не возьму, если он даст мне какую-нибудь безделку, а лучше поеду даром, но в службе, пожалуй, останусь… Стало, год мой не пропадет… Возвратясь, я буду при месте, которое мне очень легко будет переменить… Положим, что он меня не оставит, а просто уволит… Нужды нет! Я еду исстрачиваю 8 или 10 тысяч рублей – так – У меня почти ничего не останется… Что нужды? ‹…› Здоровье мое укрепится, репутация удвоится… Я приеду прямо в Петербург – и, как говорил тебе, явлюсь к Министру Внутренних дел – попрошу у него дела, работы – покажу ему свои способности, деятельность… 2000 рублей жалованья есть самое меньшее, что могут мне положить на первой раз в таком случае… Глаголев, наш Фокион, воротясь из чужих краев, сделан прямо Начальником Отделения, и теперь Директором какого-то Комитета… А это просто дурак, по уверению тех, которые его знают… Сверх того, я буду работать – будем вместе переводить, сочинять, издавать… Буду, пожалуй и, давать уроки… В Петербурге это делается… За то впереди есть перспектива… Я говорю тебе, что, через пять, шесть лет можно быть Губернатором в каком-нибудь Саратове или Тамбове… Терпение только, и деятельность…[464]

Надеждин проявлял известную наивность, поскольку полагал, что сможет получить место исключительно благодаря собственным «способностям», «терпению» и «деятельности», не полагаясь на протекцию высокого покровителя[465]. Как ординарный профессор, он с 1831 г. обладал личным дворянством и имел гражданский чин VII класса (надворный советник)[466]. Из духовного звания Надеждин вышел, однако его происхождение продолжало предопределять его служебную траекторию и репутацию. В бюрократической реальности первоначальная принадлежность издателя «Телескопа» к поповичам по-прежнему имела значение[467]. Как следствие, с 1835 г. Надеждин стремился всячески избавиться от университетского бэкграунда. Он писал из Петербурга: профессор – «гнусное звание у нас в России… Ведь, тот же учитель, только с латинским именем»[468].