Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

П. И. Бартенев, хорошо знавший Чаадаева уже в 1840–1850-х гг., замечал: «В сущности Чадаев мог быть доволен громкою историею „Телескопа“. Произведение его появилось в журнале с предисловием издателя, усладительно щекотавшим его самолюбие»[426]. Впрочем, эпизод 1836 г. в истории чаадаевских попыток обрести символический капитал стоит особняком. К середине 1830-х гг. Чаадаев уже обладал репутацией московского «властителя дум» и расстался с мыслью стать чиновником Министерства народного просвещения с помощью влиятельных покровителей. Однако это положение дел определенно не удовлетворяло его амбициям: он желал расширить аудиторию своих проповедей. Еще с 1831 г. он настойчиво пытался напечатать «Философические письма» на русском и французском языках. В 1836 г. ему наконец удалось сделать это. Чаадаев (прямо или косвенно) «рекламировал» публикацию в «Телескопе» Вяземскому, который писал А. И. Тургеневу 12 октября 1836 г.: «Скажи Чаадаеву о моем сожалении, что не видел его пред отъездом, но готовлюсь увидеть его в „Телескопе“»[427]. Почти аналогичное свидетельство мы встречаем в дневниковой записи самого Тургенева от 11 октября 1836 г.: «Заезжал ‹…› к ‹М. Ф.› Орлову, спорил с Чад‹аевым› за его статью – он эгоист и мелкий славолюбец»[428].

Когда две недели спустя разразился скандал, Чаадаев начал всячески отрицать собственную причастность к публикации, указав затем на следствии, что «в то время, как сочинял сии письма, был болен и тогда образ жизни и мыслей имел противный настоящим»[429]. Однако, как бы сложна ни была позиция Чаадаева в середине 1830-х гг., настойчивое стремление опубликовать собственный текст, основные положения которого он уже не разделял, и радость при его выходе в свет представляются весьма странными и вызывают большое подозрение[430]. Напротив, поведение Чаадаева в период, предшествовавший разбирательству, прекрасно описывается его же собственной формулой – «скромность есть нравственное самоубийство»[431].

Позитивный настрой автора «Философических писем» не исчез даже в тот момент, когда он заметил, что его письмо возбудило негодование в московских салонах[432]. В новой, уже не столь радужной ситуации Чаадаев по-прежнему оставался уверен в правильности собственной стратегии, нацеленной на обретение символического капитала в публичной сфере. Еще одним доказательством заинтересованности Чаадаева в печатной циркуляции его сочинений служит его письмо к княгине С. С. Мещерской от 15 октября 1836 г. Пересылая приятельнице оттиск статьи в «Телескопе», Чаадаев бравировал своей смелостью и иронизировал над перспективой возможных преследований: