Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Одновременно с попытками вернуться на службу Чаадаев укреплял свою публичную репутацию, пользуясь совершенно другими социокультурными амплуа. Главным из них служил тип эталонного салонного острослова, умного философствующего дилетанта, разбиравшегося в разных областях знания, тонкого и красноречивого проповедника в дамском обществе[404]. В 1831 г., после нескольких лет относительно замкнутого образа жизни и болезни[405], Чаадаев начал активно выезжать в свет и распространять в рукописных копиях созданное в 1829 г. первое «Философическое письмо». Мы знаем, что в период с 1829 по 1836 г. его прочли А. И. Тургенев[406], П. А. Вяземский[407], А. С. Пушкин[408], В. А. Жуковский[409], М. Бравура и И. А. Гульянов[410], М. А. Дмитриев[411], М. Ф. и Е. Н. Орловы[412], Д. В. Давыдов[413], М. Я. Мудров[414], М. П. Погодин[415], семейство Елагиных-Киреевских[416], Е. А. Свербеева[417], Е. Г. Левашева[418], кузины Чаадаева Е. Д. Щербатова и Н. Д. Шаховская[419], Н. С. Селивановский[420] и др. Идеи Чаадаева обсуждались в светском обществе и были известны за пределами круга близких к автору людей. Об этом свидетельствует отзыв попечителя Московского учебного округа С. Г. Строганова, писавшего своему помощнику Д. П. Голохвастову 12 октября 1836 г., что знал о содержании чаадаевских рассуждений из салонных разговоров еще прежде публикации первого «Философического письма» в «Телескопе»[421].

Установка на исключительность и экстравагантность предопределяла публичное поведение Чаадаева. Его недоброжелатель П. В. Киреевский в письме к Н. М. Языкову от 12 октября 1832 г. так описывал появление Чаадаева в одном из московских салонов: «у Свербеевых, при большом обществе, Чад‹аев› входит своими важными и размеренными шагами, воображая что его каждое движение должно произвести глубокий эффект»[422]. Над тщеславием автора «Философических писем» порой смеялись. Киреевский в том же письме рассказывал другу о поступках их приятеля, директора Костромских училищ Ю. Н. Бартенева:

Познакомились мы с твоим Бартеневым! Это человек презамечательный; но как мне досадно, что ты не был свидетелем тех уморительных сцен, которые у него были с Чадаевым! Он напал на его слабую сторону и подкуривая фимиам его полусумасшедшему самолюбию, дурачит его так, что глядя на них когда они вместе, трудно не лопнуть со смеху[423].

Впрочем, раздражение Киреевского косвенно свидетельствует об успехе публичного поведения Чаадаева. Той же стратегии он держался в 1840-х гг., о чем писал лично знавший автора «Философических писем» Б. Н. Чичерин: «Постоянным гостем (в доме Павловых. – М. В.) был Чаадаев, с его голою, как рука, головою, с его неукоризненно светскими манерами, с его образованным и оригинальным умом и вечною позою»[424]. В мемуарном тексте, написанном и опубликованном уже после смерти Чаадаева, Д. Н. Свербеев задавался вопросом о природе почитания, которое с начала 1820-х гг. окружало его друга:

и тогда уже, после своей семеновской катастрофы, налагал своим присутствием каждому какое-то к себе уважение. Всё перед ним как будто преклонялось и как бы сговаривалось извинять в нем странности его обращения. Люди попроще ему удивлялись и старались даже подражать неуловимым его особенностям. Мне долго было непонятно, чем мог он надувать всех без исключения, и я решил, что влияние его на окружающих происходило от красивой его фигуры, поневоле внушавшей уважение[425].