Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России

Для чаадаевского сюжета более показателен другой эпизод – объявление безумцем М. А. Дмитриева-Мамонова в 1825 г.[580] Известный, родовитый и богатый московский дворянин, герой 1812 г., сформировавший на свои средства целый казачий полк, Дмитриев-Мамонов в 1814 г. основал вместе с М. Ф. Орловым одну из первых раннедекабристских организаций – Орден русских рыцарей. В своих проектах он выступал за конституционную реформу и ограничение правительственного деспотизма сильной и активной аристократией, за чем должно было последовать освобождение крестьян от крепостной зависимости[581]. В 1816 г. Дмитриев-Мамонов уехал на год за границу. По возвращении он стал вести уединенную жизнь в принадлежавшем ему подмосковном селе Дубровицы, занимаясь возведением военных укреплений, что вызвало беспокойство правительства. В 1823 г. граф был арестован по жалобе избитого им камердинера, обратившегося за защитой к московскому военному генерал-губернатору Голицыну. Как считал Ю. М. Лотман, странные обстоятельства дела (арест аристократа со слов его слуги) позволяют предположить, что за действиями Голицына стояли императорский фаворит А. А. Аракчеев и начальник главного штаба П. М. Волконский[582]. Истинной причиной репрессий стала дружба Дмитриева-Мамонова с Орловым: имена основателей Ордена русских рыцарей фигурировали в доносах М. К. Грибовского на членов тайных обществ, поданных Волконскому. В итоге граф был отпущен на свободу, однако над ним повисла угроза лишения прав распоряжаться своим имуществом.

В 1825 г. преследования Дмитриева-Мамонова продолжились. В июне этого года комитет министров по инициативе Голицына учредил над графом опеку, причем формальным поводом для решения стали его «странный образ жизни», замкнутость и поступки, «совершенно противные общежитию»[583]. В этот момент в дело вмешался Аракчеев. Для изоляции Дмитриева-Мамонова были разработаны два сценария действий. В Дубровицы с особым заданием отправились близкие к Аракчееву чиновники П. А. Клейнмихель и А. С. Танеев. Согласно первой из инструкций, Дмитриева-Мамонова следовало доставить в Петербург как арестанта, если в его бумагах найдут документы, свидетельствующие о его причастности к антиимператорской фронде. Вторая инструкция вступала в силу, если достаточных оснований для уголовного преследования обнаружить не удастся. В этом случае Дмитриева-Мамонова надлежало объявить умалишенным и посадить под стражу. Посланцы Аракчеева не нашли никаких компрометировавших графа документов. Танеев написал рапорт, в котором говорилось: «Граф Мамонов, есть ли не совсем сошел с ума, то потерял рассудок и что главная сему причина чрезмерная его гордость и честолюбие. Он по каким-то родословным считает себя родственником государя императора»[584]. Как следствие, Дмитриев-Мамонов был объявлен умалишенным и заперт в собственном московском дворце под надзором медиков и опекунов.

Темы самозванства, честолюбия и безумия в европейской и русской культурах первой половины XIX в. были тесно связаны друг с другом как в литературе (см., в частности, гоголевские «Записки сумасшедшего»), так и в медицинской практике обращения с помешанными[585]. Болезнь Дмитриева-Мамонова трактовалась властями как его «мысль о мнимом высоком сане». В 1826 г. графа начали активно лечить, все больше и больше ограничивая его свободу[586]. Вот как в ноябре того же года характеризовали состояние Дмитриева-Мамонова наблюдавшие за ним врачи: