В дверь постучали еще громче.
– О черт! Извини, № 5…
Во второй раз Джослин выпутал свои ноги под полную снисходительности улыбку песика (которая, однако, не пошевелила и волоска) и пошел открывать.
На пороге стояла девушка. Его ровесница, прелестная, веселая на вид, она держала чемоданчик и большой круглый кожаный футляр.
– Я увидела свет, – сказала она.
(Разумеется.)
– Я в пансионе «Джибуле»?
У нее был большой рот, из которого так и брызгал смех после каждого слова, короткие каштановые волосы и кольца в ушах, которые, казалось, тоже веселились.
– Ну, – протянул Джослин. – В каком-то смысле да. Но это не лучшая дверь, чтобы туда войти.
– Не лучшая? Вы ставите отметки дверям? А вы музыкант? – спросила она, заметив лежавшие на консоли партитуры.
Глаз-алмаз к тому же. Он кивнул.
– Я тоже! – рассмеялась она, подняв круглый кожаный футляр. – Тарелки! На днях в Центральном парке я встретила некую Манхэттен. Она заверила меня, что ее место освобождается. И вот… я здесь.
С порога он указал ей крыльцо и входную дверь.
– Донателла Револи, – представилась она, прежде чем уйти. – А ты?
– Джослин Бруйяр.
– Очень приятно. Из Квебека?
– Из Франции.
– Француз!
Она подмигнула ему, уходя. Он слышал, как она напевала:
–
Джослин закрыл дверь, спустился, встряхнул ручку и снова погрузился в письмо.
Он встал, налил себе содовой с клубничным сиропом, наполнил миску для № 5 водой, а ручку – чернилами. Только собрался сесть, как в дверь постучали в третий раз…
Ворча, он снова пошел открывать.
Что это – шутка, или все юные жительницы Нью-Йорка сговорились дефилировать у его порога?
Эта была постарше его и выглядела очень усталой. Должно быть, долго добиралась. Зеленый твидовый костюм идеально облегал восхитительную талию, но был явно слишком теплым, как будто она приехала из другого времени года.
– Я увидела свет… – начала она.
(А как же.)
– Я ищу комнату. Мне дали этот адрес. – Она достала бумажку, на которой было что-то нацарапано. – Пансион Джи-бу…
– «Джибуле». Это здесь. Вы найдете миссис Мерл за другой дверью.
– Вы не знаете, есть ли свободная комната? – спросила она.
Джослин догадался, что предшествующие часы были для нее долгими, утомительными и бесплодными. Он вспомнил день своего приезда сюда прошлой осенью. Как это было далеко, далеко…
– Ну, тут происходят некоторые перестановки в последние несколько дней, – ответил он, почесывая лоб. – Комнату Манхэттен только что заняли. Но Хэдли вряд ли вернется. И Пейдж тоже. Про Эчику не знаю, но в Кентукки все может случиться, не правда ли? Если вы немного подождете, – добавил он, – то сможете получить комнату Урсулы… Или мою, потому что я тоже на чемоданах.
Она молчала, вправду очень усталая и… озадаченная. Ее веснушки были просто прелесть.
– Поговорите с миссис Мерл, – посоветовал он дружелюбно. – Дайте я понесу вашу сумку.
Он закрыл дверь студии, взял сумку и поднялся вместе с ней на крыльцо. Им открыла Истер Уитти.
– Эге… Ну и дефиле сегодня вечером! – радостно воскликнула она. – Новые лица, новые веяния. Входите, цыпочка. Можно подумать, что вы добирались из Северной Дакоты пешком!
– Из Пенсильвании поездом, – улыбнулась девушка, явно приободренная этим теплым приемом. – Меня зовут Гуинивир Фройд… Она запнулась, перевела дыхание и закончила тише:
– Джинджер Вихаукен-Хоукинс.
– Никто не совершенен! – фыркнула Истер Уитти и повела бровями в сторону Джослина. – Как я всегда говорю. Нет, никаких мужчин в этом респектабельном доме. Особенно в такой час!
– Но я несу сумку мадемуазель…
– Я сама ее понесу.
Она отстранила его, впустила девушку, и дверь захлопнулась. Джослин остался один в ночи. Лампочка старого фонаря тоже казалась утомленной. Или свет был тусклым из-за потеков насекомых?
Наверху, на окне фасада, занавеска не приподнялась, как бывало обычно. Артемисии не было дома. Наверно, пошла танцевать со своим треухим кавалером. Или с другим. С этой старой стрекозой никогда не знаешь…
Внезапно желтый квадрат, подпрыгнув, лег на тротуар. Джослин поднял голову.