Чайки за кормой

– Эй, эй! У вас, как я понял, будущее определилось. А я как же?!

– Посидишь пока… – бросил мэр и покинул камеру.

«Соль жизни в том, что она не сахар», – грустно подумал Мондель, меря шагами камеру.

– И ведь не ругался, не хамил, не угрожал, – заговорил вслух независимый кандидат, выпуская наружу внутреннее напряжение, – хотя, вон, Герасим Му-Му ни одного плохого слова не сказал, а просто взял и утопил.

Глава 25

Сколько ни пытался Мондель объяснить служителям пенитенциарной системы, что он задержан по недоразумению и чудовищной ошибке, каменные лица вертухаев оставались каменными. Если же кандидат, не отягощенный политическими обязательствами, начинал рассказывать о своих вполне конкретных видах на кресло мэра и, в связи с этим, о своей неприкосновенности, охранники оживали и начинали бить его резиновыми дубинками. Физическое воздействие применительно к себе он не одобрял и раздухарялся еще больше.

Конечным итогом поисков правды стал для Монделя карцер.

Когда его ввели в узкий каменный «мешок», то там уже находился человек. Он был небольшого роста, тощий и в больших профессорских очках. Человек сидел на корточках и что-то писал карандашом на тетрадном листе.

Мондель, имеющий обширный тюремный опыт, знал как надо правильно заходить в хату.

– Здорово, каторжанин!

Худой на приветствие не отреагировал, продолжая писать. Лицо он имел задумчивое.

Харитон не придал особого значения замкнутости постояльца карцера – мысли его были в другом месте.

«Надо как-то связаться с Прихватовым. Он меня вытянет отсюда. Вытянет… А зачем ему, собственно говоря, меня вытягивать? Деньги он в меня еще не вкладывал. Ну, посадили одного, он на другого поставит. Ему не важен конкретный человек, ему необходим проплаченный мэр. Может быть, как-нибудь выйти на Закругляева и согласиться с его условиями? А где он сейчас этот Закругляев? Где-то тут неподалеку и сидит, если судить по срочному вызову в прокуратуру. Вот же ситуация!»

От невеселых мыслей независимого кандидата отвлек худой сосед. Он закончил писать, поднялся и подошел к Харитону.

– Ципер у тебя прикольный. И читальник, зырю, забугорный и прочее в цвет. Поскрипел я малость: чакма, напервой взвешиваю себе. Пока червяком корябал, пас за тобой. Бебики не бегают, стоишь реально – свой пацан. Так вот что толкую: объяви свою масть, холодный.

Сдерживая свое удивление, Мондель ответствовал:

– Прежде чем базар держать, клево было бы заварганить веник грузинский, потом по дури женатой пройтись и чалдонку перетрусить. Но не там мы тусанулись, брат. Два с боку в дырку цынкуют. Выдры нет, кипишить без понту. А про масть так пробазарю: сидельцем я был, им и век вековать буду.

– Разговоры правильные разговариваешь, но салазки мои нелопушные – не того ты роду-племени.

– Нынче, да, шуршу по-другому. На бугра городского мечу. Но, сам просекаешь, хапа ушла, черный день на пороге.

– На бугра, базаришь… – задумчиво проговорил худой и, подумав с минуту, сказал:

– Кличь меня Мопсом. Пасу город этот теплый. Человек мне нужен, чтобы вогнать его в хибару главную и чтобы стоял он там как свая, своих пацанов оберегая и отмазывая. И без кипешу чтобы.

Мондель уловил удачность поворота и заметил:

– Есть такой. Дело поставит – на цырлах пиджаки насаться будут. И для правильных всегда крыша будет.

– Не стоит пустому базару греметь. На то, что послезавтра будет, плечо подставлю, если сам не сдюжишь. Кресло тебе притаранят. С тебя же – завод кирпичный и два причала в порту. Это – на общак.

– Условия реальные. Шуршать пора, а я – в темнице.

Худой подошел к двери и постучал.

– Сейчас все обставим и разведем реально, – спокойным голосом сообщил он Монделю.

Когда тяжелая дверь растворилась, Мопс приказал:

– Маломальского сюда, быстро!

Через пару минут явился Серафим Александрович. Лицо его было заспанным и взволнованным одновременно.

– Вот его, – Мопс указал на Харитона, – прямо сейчас – на свободу.

– Но, необходимо подготовить документы, есть процедура… – начал было начальник тюрьмы.

– Я не ясно выразился?! Или бунтов давно не было в твоем «зоопарке»?! – гневно сверкнул глазами пахан.

– Постараюсь уладить как можно скорее.

– Ты уж постарайся.

Пока Мопс общался с Маломальским, Мондель поднял с пола бумагу, на которой писал худой.

Нет в душе моей неги прощенья,
Нет спасенья и радости нет,
Ариадны в лабиринте отмщенья,
И не скажешь им слова в ответ.

Миг свободы и жарок и сладок,

Растворяет он волю и дух,
Каждый день оставляет осадок,
Или около двух, когда вдруг…

«Сильно!» – подумал Мондель, прочтя стихи.

С формальностями утряслось быстро, и через пятнадцать минут он уже шел по городской улице и размышлял.

«Зачастил я что-то в каменный замок. Надо это дело прекращать, а то на другие развлечения времени не останется».

Но стратегические идеи следовало оставить на будущее – послезавтра, 10 августа, должны были состояться выборы.