Чайковский

«Иоланта» — единственная одноактная опера композитора, но в ней заключено поистине удивительное богатство и красочность мелодий. Беспечной радостью проникнут грациозный хор фрейлин Иоланты «Вот тебе лютики, вот васильки»; нежно и прозрачно звучит колыбельная — терцет женских голосов и хор. Ария-монолог мавританского врача «Два мира», насыщенная ориентальным колоритом, построена на едином могучем нарастании; ариозо Водемона «Чудный дар природы вечной» звучит ликующей торжественностью. В финале спектакля свет, символом которого является благоговейное и восторженное обращение «О купол неба лучезарный» — кульминация симфонического развития оперы, — и любовь сливаются воедино в прославлении бытия.

Инициатором балета «Щелкунчик» был И. А. Всеволожский, обративший внимание Чайковского на сказку Э.-Т.-А. Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король». Чайковский сам написал либретто этого двухактного представления. Гофмановское сочетание фантастического, таинственного и бытового в балете сохранилось. Но увлекательно-веселая и искренняя тональность музыки — мелодии балета выражают эмоции, настроения детей, участвующих в действии, — разгоняет причудливые тени гофмановской фантастики, она становится мотивированной, прелестно-наивной, детской, но естественной.

Основное внимание композитор уделил образам детей, их беззаботному детству. Увертюра вводит слушателей в мир игры, радостей, мимолетных огорчений, свойственных жизни любого ребенка. Но в сфере этой образности возникает как напоминание о других сторонах бытия резкий и контрастный в своей музыкальной характеристике волшебник Дроссельмейер — непонятная и таинственная сила, нарушающая безмятежное счастье. В музыке преобладает шутливо-скерцозное начало: даже в самый драматический момент театральной сказки — в момент битвы Щелкунчика с Мышиным королем — в ней много иронии и детской игры.

«Щелкунчик» — одно из самых оптимистических произведений Чайковского. Балет словно бы излучает светлую, горячую любовь к детям и веру в их душевные силы, в богатый творческим воображением внутренний мир ребенка. Ведь в балете перелом хода действия, его кульминация — это поступок девочки, преодолевающей свой страх и бросающей башмачок в Мышиного короля, спасая тем Щелкунчика. После этого из музыки бесследно исчезают всякие ночные страхи, устанавливается ровный, солнечно-праздничный колорит дивертисмента второго действия, с его двумя большими вальсами и рядом блистательных характерных танцев — китайского, пастушка и пастушки, арабского и других.

Чередование самых разнообразных танцев и игровых ситуаций тем не менее не сделало спектакль фрагментарным: он стал образцом симфонического развития в балетной музыке, новым словом в театральной практике и одновременно новым типом балета для детей.

В этом году Петр Ильич трижды выезжал в Европу. Третье путешествие было для него знаменательным. После визита в Берлин он отправился в Монбельяр для встречи с прошлым. Там, в небольшом городке на востоке Франции, жила спутница его детских лет, незабываемая и бесконечно дорогая Фанни Дюрбах. С необъяснимым волнением и болезненным страхом, почти ужасом ехал Чайковский в Монбельяр. Сорок четыре года прошло с того дня, когда они расстались. Ему было тогда всего восемь лет! Теперь же он — известный в Европе и Америке композитор, признанный, маститый, вкусивший славы маэстро.

Семидесятилетняя Фанни приняла своего Пьера так, «как будто мы всего год не виделись: с радостью, нежностью и большой простотой», сообщил Петр Ильич в письме к брату Николаю, бывшему участнику всех детских игр и забав. «Мне сейчас же стало понятно, почему и родители, и мы все ее очень любили, — писал он далее. — Это необыкновенно симпатичное, прямое, умное, дышащее добротой и честностью существо. Немедленно начались бесконечные припоминания прошлого и целый поток всяких интереснейших подробностей про наше детство… Она показала мне наши тетради, мои сочинения, твои и мои письма… несколько удивительно милых писем Мамаши. Прошлое со всеми подробностями до того живо воскресло в памяти, что казалось, я дышу воздухом Воткинского дома, слышу голоса…».

Чайковский засиделся у Фанни Дюрбах, вспоминая события далекого прошлого. Фанни рассказала бывшему воспитаннику, что, почувствовав его душевную нежность и хрупкость, называла его «стеклянным ребенком», и высказала свое давнее убеждение, что «он был артистом от рождения, но… столь же был поэтом, как и музыкантом». Вместе они вспоминали книги, чтение которых производило на Пьера и других детей неизгладимое впечатление. Петр Ильич и сейчас помнил содержание сказок Гизо и Шмитта, картинки из иллюстрированного альбома Бюффона по естественной истории… Он с детской радостью сообщил Фанни, что ее уроки иностранных языков — французского и немецкого — не пропали для него даром. «Вы должны знать, что я не забыл немецкий язык», — сказал седой ученик, после чего беседа некоторое время велась на немецком.

— Вы теперь говорите лучше меня, — подытожила их диалог воспитательница, припоминая уроки в Воткинске.