Чайковский

Неожиданный удар — сфорцандо всего оркестра, — как молния, освещающая черные тучи, в одно мгновение переворачивает все представления и грезы о счастье. В вихре мелькающих коротких мотивов, прерываемых судорожными паузами, создающими картину неотвратимого приближения роковых сил, возникает ощущение ужаса перед их неодолимостью, раскрывается полная трагического смысла картина людского страдания перед неумолимой смертью. Грозные унисоны труб, напоминающие о теме рока в Четвертой симфонии, прорезают гармоническую ткань на пределе звучащего оркестра. Сразу за ними мрачным завершением вступает хорал тромбонов, поющих тему песнопения славянской панихиды «Со святыми упокой». Этот музыкальный образ-символ окончательно окрашивает трагизмом первую часть симфонии. Приходит смерть, унося последние хрупкие надежды. Страдания достигают своего предела. Вакханалию ужаса усиливают короткие обрывки музыкальных фраз, свистящие пассажи деревянных инструментов на фоне горестных вздохов струнных. Кульминация первой части — ее трагическая развязка — концентрируется как осознание неизбежности гибели в «роковом» звучании низких тромбонов, в которых слиты воедино чувства скорби и отчаяния перед грозной силой, мужество сопротивления и борьбы до последнего вздоха. Напряженность музыки ослабевает, растворяясь в паузе, подводящей итог неравной борьбы с Роком…

Снова, как память о прекрасном в уходящей жизни, слышна в нежных звуках скрипок и флейт тема красоты мира и бытия, олицетворяя вечность мечты о счастье, пока есть на Земле человек. Заключение первой части созерцательно-отрешенно: так мерно идущее время уносит в небытие еще одну трагедию, которая составляет лишь миг, мгновение в Вечности мироздания…

Чайковский опустил дирижерскую палочку и, стараясь отойти от драматических образов, заставивших его напрячься до предела, отнявших немало сил, посмотрел в лежащие перед ним ноты следующей, второй части своей Шестой симфонии. «Аллегро грациозо», — машинально прочел композитор. Еще несколько секунд — и виолончели запели проникновенную мелодию, уводящую в мир светлых чувств и настроений, в мир беззаботно-радостных увлечений. Небольшой средний раздел части — трио — возвращает убаюканного слушателя к мыслям печальным и скорбным, но ненадолго: снова виолончели, на этот раз вместе со скрипками, начинают свою певучую негромкую тему, умиротворяя чувства и завораживая растревоженный разум. Последнее пиццикато струнных, как легкое прикосновение, заставило мажорноматовый аккорд валторн и кларнетов тихо зазвучать и замереть вдали.

Небольшая пауза… И вот элегическое настроение аудитории сменяется: звучит музыка, написанная, как он задумал, «в торжественно — ликующем роде». Интонации развивающегося с каждой минутой марша захватывают слушателя, вселяя уверенность в могущество человеческого сознания, высшим проявлением которого является творчество. Мажорный характер третьей части закрепляется последним помпезным проведением темы марша, где праздничность общего настроения поддержана звучанием всего оркестра. Ликующие фанфары возвещают победу творческих сил человека, его разума. Энергичное окончание этого оптимистического раздела симфонии утверждается могучими аккордами оркестра в быстром темпе и динамичном движении.

Еще одна, последняя остановка перед заключительной, четвертой частью симфонии, которую автор считал оригинальной именно по форме, ибо «финал написан в темпе адажио, а не аллегро, как это обыкновенно бывает».

«Будет ли он понят?» — думал композитор в короткие мгновения паузы, перед тем как должен был снова зазвучать оркестр.

Скорбные вздохи струнных наполнили притихший зал. Трагические образы первой части ожили в музыке, чтобы снова пробудить тягостные мысли. Только теперь это было не философское обобщение автором извечной проблемы жизни и смерти, а его личное, глубоко человеческое восприятие мира через свои переживания. Не случайно поэтому именно струнным инструментам в самой лирической части цикла отведена ведущая роль. Они словно бы оплакивают уходящую жизнь, в которой не смогли воплотиться в реальность мечты, ушла вера в идеалы, не подтвердились надежды. В их звучании голос самого автора — голос страдающего и обреченного человека. Это своеобразная исповедь души композитора, рассказывающего о своем чувствовании мира, в котором быстротечность времени неумолимо приближает конец жизни, а вместе с тем и конец страданиям.

Средний раздел финала как светлый луч освещает мрачное поле боя человека со своей судьбой. Трепетные голоса струнных, несущих в свойственном им тембре человеческое начало, лишь фон для торжества Смерти, неумолимо проявляющей себя в сумрачном густом звучании тяжелых медных инструментов. Негромкий удар тамтама возвещает о ее наступлении. Далее — эпилог: затихающая как эхо музыка в мерном исчезающем ритме времени…