Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга

Также признавалось, что возможности косметических средств ограничены — они не могут создать то, чего не существовало, а могут «лишь помочь природе»518. По-видимому, наибольшее возмущение вызвало использование белил, поскольку применение оксидов металлов, рекламируемых как «жемчужно-белые» и используемых для придания коже лица исключительной белизны, решительно осуждалось. Руководство «Новая система домашнего хозяйствования» (1827) для улучшения состояния кожи призывало к использованию мыла и воды или пахты. Несмотря на эти призывы, оксиды металлов оставались популярным продуктом на женском туалетном столике. Считалось, что, когда их использовали для осветления кожи, они могли повлечь за собой чахотку, которая вызывала бледность естественным образом. Авторы «Искусства красоты» утверждали, что белила, изготовленные из соединений висмута, свинца или олова, способны проникать «сквозь поры кожи, постепенно воздействуя на <…> легкие и вызывая заболевания»519. В «Трактате о чахотке легких» Джон Мюррей рьяно настаивал, что «химикаты для туалета <.. > весьма ощутимо пособничают посланнику смерти»520. Помимо смерти от чахотки, дополнительные возможные последствия включали риск серьезного публичного унижения. Например, один автор дал несколько подсказок неосторожному ухажеру, позволяющих определить, действительно ли «лилии и розы его прекрасной дамы — ее собственные или нет!» Джентльмену предлагалось отвезти объект своей привязанности в «Харроугейт» [sic], где воды «сильно воздействуют на все оксиды металлов <.. >. Если лицо красавицы сохранит свою первозданную красоту после полдюжины омовений, он может считать ее красоту подлинной, неподдельной и свободной от всех ужасов „Смерти в баночке“, — но если же дама или девушка начинают синеть или чернеть, он сразу поймет, что красоту, как и лондонский портер, ради продажи можно подделать»521. К началу правления королевы Виктории связь между использованием косметики и распространением чахотки была прочно установлена, и, хотя искусственные вспомогательные средства оставались доступными, к концу 1830-х годов их использование становилось все более скрытным522. Несмотря на отказ от косметики как приемлемого пути к достижению эстетического совершенства, подражание чахоточной красоте не только продолжалось, но даже нарастало.

Сентиментальная красота

В начале Викторианской эпохи представления о красоте находились под сильным влиянием сентиментализма, культивировавшего представление о том, что эмоциональная искренность не раскрывается через явную демонстрацию, а скорее подтверждается через еле уловимые внешние признаки и сдержанное поведение523. Центральным понятием в идеологии сентиментализма была чувствительность, отражавшая способность нервной системы воспринимать ощущения и передавать волю тела. Чувствительность определяла не только личные чувства и эмоции, но и физические проявления этих чувств. Даже цвет лица женщины позволял понять ее внутренний мир. Например, бледность и румянец воспринимались как свидетельство повышенной чувствительности и прозрачности эмоций. Эта непроизвольная открытость рассматривалась как одно из лучших качеств, которыми могла обладать женщина524.

Сентиментальная идеология еще больше усилила власть болезни, сформировав представление о том, что истинный характер женщины невозможно раскрыть, если только она не борется с болезнью. Свидетельства таких взглядов уже существовали в начале девятнадцатого века, поскольку многие предполагали, что болезнь раскрывает личность женщины, ее серьезность, искренность и самые фундаментальные истины ее внутреннего мира525. Томас Гисборн, член Клэпхэмской секты, утверждал в своем «Исследовании обязанностей женского пола» (1806): «В отношении поддержания слабости и остроты болезни весомость свидетельских показаний полностью на стороне слабого пола». Женщины, продолжал он, демонстрируют «высочайшие образцы твердости, хладнокровия и смирения в тяжких и болезненных испытаниях»526. Еще одно подтверждение важности страданий для характера женщины можно увидеть в описаниях мисс Гваткин, когда она «постепенно гибла от легочной чахотки» в 1814 году. Автор писал: «Среди разрушений, которые болезнь нанесла ее телу, „украшение кроткого и тихого духа“ не подверглось разложению; но стало более заметным»527.