Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга

К началу Викторианской эпохи страдания и болезни считались важными задачами в жизни женщины. Миссис Сара Стикни Эллис обратилась к роли болезни в своей работе «Женщины Англии» (1839), особо отметив «лихорадочный румянец красавицы», когда она писала о необходимости осознавать краткость времени, отведенного человеку на земле528. Также вовсе не обязательно, чтобы эта идея была наполнена меланхолией и ассоциировалась с подавленностью. Нужно лишь взглянуть правде в глаза. И пусть мы, как можем, обманываемся: зеленый церковный двор с его недавно засыпанными могилами — похоронный звон — медленно движущийся катафалк — закрытые ставни в квартире, откуда не так давно доносились звуки веселья — приход болезни в наши дома — даже лихорадочный румянец красавицы — все напоминает нам о том, что время, отведенное на проявление добрых чувств к нашим ближним, быстро ускользает529.

В книге «Дочери Англии» (1843) миссис Эллис наставляла своего читателя «наилучшим образом использовать преимущества болезни» — как физические, так и духовные530. Она также напрямую коснулась роли болезни в жизни женщин: «когда она мучится в телесных недугах, в ее характере проявляются сила и красота, которым героизм из художественной литературы являет лишь слабое подражание. Там, где женщину больше всего холят, лелеют и потакают ей, она вызывает меньше всего восхищения; но в периоды испытаний сияет ее высочайшее совершенство»531. Шарлотта Бронте в похожих выражениях писала о характерах своих сестер Эмили и Анны, когда они страдали чахоткой. В письме от 18 января 1849 года она признавалась: «Анна очень терпелива в своей болезни, настолько же терпелива, насколько Эмили была непоколебима. Я вспоминаю одну сестру и смотрю на другую с некоторым уважением и нежностью — ни одна из них не дрогнула в этом испытании страданиями»532.

Для сентименталиста внешность раскрывала скрытый под ней характер, и красота теперь становилась «и нравственной, и личной»533. Эта вера в связь между внешней формой и внутренним характером проявляется в статье 1834 года в The London Journal, в которой утверждалось, что «чем больше мы рассматриваем красоту, тем больше осознаем ее зависимость от чувств… О чувство! Красота — это всего лишь внешний и видимый твой знак»534. Эти представления подкреплялись медицинскими экспертами, заявившими, что «в женщине доброта и красота, соответственно, находятся в тесной связи друг с другом; и последнее всегда будет рассматриваться как внешний признак первого»535. Френолог Джордж Комб представил биологическое обоснование значимости внешности, утверждая, что «если лицо сияет умом и добротой, это признак того, что в мозге преобладают моральные и интеллектуальные области; и человек <.. > — один из благородных представителей природы»536.

7.4. Джордж Комб. Меццо-тинто Р. М. Ходжетта с портрета сэра Д. Макни. XIX в.

Физические проявления чахотки теперь можно было рационализировать как отражение нравственных качеств жертвы, а женщины, страдавшие чахоткой, все чаще представлялись слишком добрыми и красивыми, чтобы жить. Например, в «Клинических лекциях о чахотке легких» утверждалось:

Мы часто можем наблюдать в семьях, что их члены, в ком наследственная предрасположенность наиболее проявлена, отличаются утонченностью и нежностью чувств. Эгоизм и твердость характера <.. > реже появляются у лиц, подверженных этой форме болезни. Распространенное выражение «слишком добр, чтобы жить» может пока иметь под собой основу, и поэт может быть оправдан в своем восклицании: «Добрые умирают первыми»537.

Поскольку истинная красота исходила изнутри, тело красивой женщины было очаровательно, потому что через него раскрывалась душа538. В журнале The Englishwoman’s Magazine and Christian Mother’s Miscellany (1846) утверждалось: «Следует признать, что влияние красоты очень обширно и мощно; но воистину так оно и есть, потому что красота считается меткой сердца»539.