Чаки малыш

– Лёва жратву везёт, – пропустив вопрос мимо ушей, сказал Чаки, – закатим пир в твою честь, Ганнибал, дражайшее ты моё альтер эго.

– А как же охота? Мне Лев охоту обещал.

– Лев обещал – Лев сделает. Он такой. Правда, Лёва?

Чаковцев повернулся к двери – там стоял Лев, нагруженный пакетами, и переводил взгляд с одного Чаковцева на другого. Его лицо с перебитым носом по обыкновению не выражало ничего.

– Скажи что-нибудь, Лёва, – попросил Чаки.

– Ну, по отдельности я вас видел, а теперь вы вместе.

– И как?

– Честно?

– А разве ты умеешь по-другому?

Лев с грохотом и звоном побросал пакеты на пол и освободившимися руками описал в воздухе виолончель:

– Я бы предпочел двух блондинок, вот таких.

Вокруг круглого стола под низко нависшим абажуром трое мужчин в почти полной тишине делили по-мужски простую и обильную трапезу. Из чугунной сковороды в центре стола поднимался пар, три вилки синхронно опускались в её горячие, сочащиеся жиром недра и возвращались назад, в шумно жующие рты, с лакомой добычей – кусками мяса, кровяной колбасы и картошки. Всё прочее – хрусткие огурцы и капусту, маслянистые грибки и лапшой нарезанную морковку – без церемоний выуживали прямо из банок. Хлеб, окорок и грузинский сыр, наструганные Львом на толстые ломти, громоздились здесь же, забытые на время. “Отсутствие женщин, – подумал Чаковцев, – в этом всё дело”. Чаки подмигнул ему, ворочая набитым ртом:

– Признай, Ганнибал, без них проще – не нужно играть в джентльменов.

Чаковцев вздрогнул и не ответил: синхронные мысли – на его вкус, это было слишком. Чаки между тем встал, разлил по второй – себе и Льву, посмотрел на Чаковцева вопросительно. Скрипнув зубами, тот дёрнул отрицательно головой и потянулся за салфеткой – промакнуть испарину со лба.

– Уважаю, – сказал Чаки. – За тебя.

– За вас, Геннадий Сергеевич, – Лев поднял свой стакан и тоже выпил.

Они захрустели, закусывая, потом откинулись на своих стульях, разглядывая его с двух точек посоловевшими глазами. Чаковцев, отвратительно трезвый, заёрзал на своем месте.

Просто чтобы сказать что-нибудь, он показал на рукоятку, торчавшую из сбруи,

надетой у Льва поверх футболки, и спросил:

– Вы его вообще никогда не снимаете? Тяжело ведь.

Лев усмехнулся:

– Это Глок, он легкий.

– Можно посмотреть?

Лев не ответил, только зыркнул коротко на Чаки. Тот хихикнул:

– Упаси тебя бог. Лёва, достающий свой Глок, это последнее, что видят в жизни.

Чаковцев опустил веки, смакуя последнюю фразу: название пистолета так удобно рифмовалось.

“Узнаешь ты, что вышел срок,

Когда увидишь Лёвин Глок.

Запомни, повтори урок:

Нельзя смотреть на Лёвин Глок.

Пусть ты удачливый игрок,

Наступит день, упрется в бок

Твой тяжкий рок,

Мой легкий Глок”.

– Господа, – сказал он, открыв глаза, – не пора ли нам поговорить о деле? Вы ведь привезли меня сюда не из любви к искусству и не в приступе братской любви – через двадцать-то лет.

Двое напротив быстро переглянулись. Чаки привстал и, протянув руку над столом, хлопнул его по плечу:

– Хорошо, Ганнибал, о деле так о деле. Айда в кабинет. Самое время для второй пленки.

– Я тут пока приберусь, – сказал Лев и зазвенел посудой.

– Давай, Лёва, – ухмыльнулся Чаки, – приберись, Золушка ты наша.

Они прошли в кабинет, расселись. Чаки плеснул себе из графинчика, неторопливо набил и раскурил трубку, пыхнул Чаковцеву в лицо ароматным облачком.

– Хочешь?

Чаковцев помотал головой.

– Напрасно.

– Два вопроса, – сказал Чаковцев, – зачем, и почему сейчас…

– Хорошие, правильные вопросы, – одобрил Чаки, плавно помахивая трубкой на сталинский манер. – Кстати, как у тебя с физикой?

– Сам знаешь – трояк.

– Ну, да…

Он достал из ящика стола плоскую коробку с бобиной, аккуратно заправил ленту в магнитофон и нажал пуск.

Уже знакомый Чаковцеву женский голос спросил:

– Как ты объяснишь другое?

– Ты имеешь в виду инцидент с нашим другом? – отозвался Савельев.

– Именно.

Наступила тишина, похоже, Савельев медлил с ответом. Пользуясь паузой, Чаковцев тихо спросил: “Кто эта женщина?” Чаки скривился, приложил к губам указательный палец.

– Я могу лишь дать волю воображению, – вновь заговорил Савельев, тише обычного,

– не как ученый, а как безответственный фантазёр.

Женщина засмеялась:

– Не будь ты фантазером, ничего бы не произошло, не было бы ни опыта, ни твоего великого открытия.

В микрофон шумно задышали, потом Савельев сказал:

– К счастью, я никогда не считал скромность добродетелью… да.

– Итак?

– Представь себе нашу Вселенную в виде фильма…

– Кино?

– Да. Не обычный фильм, разумеется, но чертовски, вернее, божественно сложно устроенный, в котором все мы одновременно и зрители, и актеры.

– Я постараюсь.

– Обрати внимание на два момента. Первый – движение. Фильм движется, причем в одном направлении…

– То самое течение, созданное Большим взрывом?