Чардаш смерти

Гм… Освободившись из губподвала, я отправился в свой, Борисоглебский уезд, к отцу-матери. Опять пешком. Кобылу и розвальни, приобретённые мною не очень-то честным путём в деревеньке над Окой, у меня отобрали при посадке в губподвал. Да и кто же ездит в розвальнях осенью. Вот! Теперь я точно вспомнил! Просидел я в губподвале с февраля до осени! Я впоследствии пытал родителей, что и как и почему меня освободили от жизни в губподвале, но они только глаза отводили, дескать, выпустили тебя сынок, потому что перед новой властью ты ни в чём не виновен. По дороге в Русановскую волость, минуя Борисоглебск, я имел случай повидаться с невестой. Холодноватыми мне показалась тогда её приветы, что и немудрено. Окопы, странствия, сидение в губподвале красоты мне не добавили. Да и карманы мои пустовали. Без гостинцев явился, без денежного вспомоществования ей. Кому нужен такой жених? Я мог лишь пообещать ей скорое венчание. Вот только денег же надо было подсобрать. Без денег какая семейная жизнь?

Некоторое время я прожил в трудах вполне мирных, явственно, впрочем, сознавая временность этих трудов. Уездные газеты пестрели сообщениями об «аграрных беспорядках», под коими тогда понимались разграбление дворянских усадеб. Отец и мать толковали беспрестанно об утраченном добре, или, как говорили тогда, реквизированном. С невестой я виделся несколько раз, наезжая в Борисоглебск. Свадьбу всё время откладывали по обоюдному согласию.

Мой отец в дележе дворянского добра не участвовал. Чего-то ждал. И то понятно. Эсеры, заседавшие в Русановском волостном совете, говорили мужикам нашей волости так: «Подождите, мы отдадим вам барские земли. По закону всё будет ваше». А перед весной власть поменялась, явились большевики и посажали эсеров в губподвал, на моё старое место. Гы-ы-ы! Эти говорили по-другому: «Чего вы, дурни, ждёте? Берите!». Я не стал никого разубеждать. Ну, мужики и пошли брать. Тогда-то и я решил, на волне, как тогда говорили, крестьянско-пролетарского энтузиазма, навестить Павловку. Жениться мне хотелось, а без денег, повторяю, какая же семейная жизнь.

Тогда же дошли до меня слухи, будто невеста моя съехала куда-то. То ли в Павловку вернулась, то ли в Москву подалась. Слухам про Москву я не верил. Неужто, решив так далеко уехать, она не подала бы мне весточки из Борисоглебска? Весной восемнадцатого года до Павловки со мной потащилось некоторое количество Русановских односельчан. Помню уже май настал и лесочки вокруг чёрных пахот подёрнулись свежей зеленью. Сейчас со смехом вспоминаю явление своё в Павловке. Гы-ы-ы! Я надел тогда оба Георгия, чтобы перед ней покрасоваться. Желал настоять на скорейшей свадьбе! Не тут-то было! Невесты моей в Павловке не оказалось и не нашлось человека, у кого расспросить. Дом и сад, и подворье мы застали разорёнными. Какие-то бандитского вида беспризорники, по виду похожие на виденных уже мною комсомольцев, жгли костры из княжеского паркета. Дубовая доска, из года в год натираемая мастикой, горела хорошо. Я спросил у них: зачем жгёте паркет? Или подмёрзли? О ту пору на улице уже жары стояли. Княжеский сад весь расцвёл. А беспризорники мне отвечают так: жгём паркет, потому что он наш, и стволы на нас подняли. Немало удивился я, узрев в числе их предводителей нашего с тобой знакомца – Родина Табунщикова. «Эх, что ж ты, Родька! – сказал я ему. – Почто разоряешь родовое гнездо своего кормильца?» Родька не долго думая вытащил обрез и, представляешь, стрельнул! Это он-то! Гы-ы-ы! И не промахнулся! Пуля попала в первого Георгия и отскочила. Я отобрал у Родьки ружьё.

А Родька тогда на меня так воровато посматривал, будто что-то ценное прямо из кармана моего утянул. Так коммунаров мы разоружили. Русановкие мужики меня тогда поддержали. Дважды Георгиевский кавалер – это для них не дохлой коровы хвост! Конечно, и мы Павлоским добром поживились. Подобрали всё, что от комсомольцев осталось. Не пропадать же добру! Тогда же я разузнал, что старый мой радетель, князь Волконский, будто бы в Москве, а невеста моя помощницей при его немощи обретается. Подавив в сердце обиду, что не известила о своём намерении перебраться в Первопрестольную, я, помолясь, смирился с таким положением дел.

Так я остался без невесты, но пока не осиротел. Были мысли вернуться за Настёниным мальцом, но повидать его мне долго ещё не случилось, в чём по сей день чувствую за собой грех.

Нет, нечем мне похвалиться в плане любовных побед. Да и иных побед не поимел пока. Но ведь жив же, а? Жив я ещё, Ярый Мадьяр, как ты думаешь? Жив! Значит, победы ещё будут. Гы-ы-ы!

Домой вернулся я несолоно хлебавши. Припрятал надёжно отобранное у комсомольцев оружие и, преступив горячие запреты родителей, отправился до Москвы, искать невесту.