Чардаш смерти

Так началось третье за короткое время моё странствие по Руси. А война-то, та самая, конец которой объявили эсеры и большевики, всё не прекращалась. Русский мир взбурлил, подобно отхожей яме, в которую бросили солидную толику дрожжей. Где запустение и уныние. Где пиршество роскоши и ликование. Князя Сергея Михайловича я действительно разыскал на Москве. Тот исправно себе трудился над мемуарами, бегал по каким-то лекциям. Меня принял с радостью, тем более, я не пустой явился, а с тяжёлым мешком провианта. Тут-то и почудилось мне, будто мир в преисподнюю проваливается. Потомок декабристов, родовой аристократ, внук Бенкендорфа… Что, не знаешь кто таков Бенкендорф, Ярый Мадьяр? Так не горюй! О том нынче многие мои земляки не ведают, и эта вот комсомолка тоже не знает. Да нет, не немец он, хоть от немцев произошёл! Но речь сейчас не о самом Бенкендорфе, человеке, который полтораста лет назад близко к императорскому трону стоял. Сейчас речь о его потомке, которого я застал в Москве, живущим в уплотнённой квартире и впроголодь. Невесты моей при князе не оказалось, а расспрашивать я не решился. Так, потёк своим путём. Сейчас кажется мне, что тогда я так крепко верил, надеялся встретить её на путях смутного времени. Но не встретил. Не сложилось. Теперь тогдашние надежды кажутся мне наивными.

Полтора года я странствовал по Центральной Руси, счастливо избегая попадания в застенки распоясавшейся Чеки. Было дело, но ненадолго – прибивался к белым. Красных видел близко, как тебя сейчас. С обеих сторон находились разные люди. Были и приличные, но слегка запутавшиеся люди – таких везде наперечёт. Были и с вороватой, хищной повадкой, и живодёры. Были и осиянные потусторонним светом праведники, но эти быстро сгинули. А сатанинские твари хищные, алчные, хитрые, живучие – эти шныряли повсюду и не было счёта рогато-хвостатым поклонникам Сатаны.

Слишком уж я не развоевался – тянуло домой, к отцу и матери. Я знал, на тамбовщине красные и белые друг с другом не воевали. Я устремился к мирной жизни.

Однако как раз об ту пору объявилась в моих родных местах жуткая мразь, настоящий Сатана, обретавшийся под фамилией товарищ Марголин. Этот товарищ Марголин бесчинствовал по Борисоглебскому уезду, изымая из крестьянских закромов зерно. Стоило мне приблизиться к рубежам родины, как потекли в мои уши нехорошие слухи. И понял я тогда – не миновать стычки с рогато-хвостатыми. Эту весть принял я со смирением и оглобли вспять от дома не повернул.

Как раз повезло мне сразу столкнуться с продотрядом Марголина. И не где-нибудь, а в родном селе. Бойцы продотряда были хорошо вооружены и видом своим являли хорошо организованную, дисциплинированную банду. По прибытии в Русановку я обнаружил односельчан всех поголовно, включая баб и малолеток, запертыми не где-нибудь, но в амбаре моего отца. Перед широкой стеной амбара бандиты Марголина выстроились в ряд с ружьями наперевес. Так строятся расстрельные команды перед исполнением казни.

Перед ними стоял дрожащий, посиневший от холода, ополоумевший от ужаса человек, в котором я узнал председателя Русановского сельского совета. Изнутри, из-за бревенчатых стен доносился вой, нестройный, но слитный. Несколько человек, прерывающимися голосами, тянули псалом. Позвучала команда: «Взвод! Пли!». Грянул залп. Мой односельчанин с воплем повалился на мерзлую землю. Его подняли и нарочито громко крича: «Одну сволочь расстреляли, давайте другую», поволокли на огород. Я двинулся на огород следом за всеми. За огородом, за последней картофельной грядой, под баней, я организовал тайник, где хранил оружие, отобранное у комсомольцев в Павловке. Продармейцы затолкав «расстрелянного» в баню, вернулись к амбару. В бане же я обнаружил дрожащих от холода, почти нагих нескольких своих односельчан. Уже подвергнутые «расстрелу», они сидели в холодной бане, в темноте. Я бы и не заметил их, если б они не стучали зубами. Об ту пору стоял конец октября, и земля уже отвердела от первых морозов. Мне не оставалось иного выхода: я вооружил «расстрелянных» мужиков и повёл их обратно к амбару.