Чардаш смерти

А потом началась антоновщина. От имени Шурки Антонова название. Не знаешь такого? Не-е-е! Шурка Антонов был не бандит. Он тоже был эсер, как вот этот вот приговорённый. Только Шурка в коммуниста перекраситься не успел. Ой, как коммунисты его за это ненавидели! Гы-ы-ы! Однако Чеке никак не удавалось изничтожить Шуркин отряд, хотя они ходили за ним всей своей краснотой как намагниченные из уезда в уезд. Бывали значительные стычки. Палили друг по дружке картечью, но серьезно, а тем более окончательно Шурка разгромить себя не давал. Бои велись не шуточные. Пленных не брали и даже не расстреливали, сберегая патроны. Рубили шашками на месте и без особого разбора. А мы тем временем спокойно занимались своей работой. Весь Борисоглебский уезд оказался в нашей власти. Было дело, и батюшка мой знакомый, тот, что из губподвала, тоже к нам прибился. По воскресным дням, как полагается, служили молебен.

Той же зимой попался мне случаем и мой знакомый – земский деятель. Пришлось его вторично спасать. Бывало, Шуркины повстанцы брали в плен до семи сотен человек. Держать всех в плену, кормить, охранять, чтобы не разбежались, – кому это надо? Пленных судили по трём категориям: комиссары-коммунисты, командиры и рядовые бойцы. С первыми разговор всегда короткий, а смерть мучительной и долгой. Командиров допрашивали долго, но сразу же расстреливали. Рядовых же воспитывали, иногда батогами, а потом давали «отпуск» на клоке бумаги со штампом.

А в конце двадцать первого года комполка Переведенцев сжёг Новотроицкое и Русаново и расстрелял жителей обеих деревень. Так погибли мой отец, братья, невестки и племянники. Но сам я выжил и прибился к армии Ивана Колесникова. Назначили меня писарем составлять «отпуска». Тем месяцем командир взял пленных как раз семьсот человек. Среди прочих обнаружились и ваши мадьяры, и латыши, и китайцы и ещё бог весть кто. Некоторые по-русски не бельмеса да с ними никто и не пытался разговаривать. Я тебе скажу так, мадьяр: кое-кого из них живьём в землю зарыли, а некоторых насадили на колья. Гы-ы-ы! Вот такое вот Средневековье! Среди взятых в плен комсостава красных я встретил своего знакомца по губподвалу – земского деятеля. Хорошо хоть он в комиссары не заделался. Так я ему тридцать ударов батогами выторговал да с исполнителем наказания договорился, чтобы не калечил. Зачем я это сделал? Не-е-е! Я не добрый. Васька Никищихин земского деятеля батогами потчует, а я чешусь, потому что больно и чудится, будто на собственной спине багровые полосы набухают. После этого я для себя так решил: кого лечил – того не стану увечить и убивать не дам. Такой у меня принцип сложился и надолго. Только в эту войну я себе позволил его отменить. Гы-ы-ы! Конечно! Где бы у страдальца ни болело, я, уж если связался с ним, то непременно боль его опять почую, если захворает. Ну а помирать надумает, тогда уж… Ну совсем мне плохо, мадьяр. Сам не свой я становлюсь. Но до этого я совершил попытку избавиться от постылого дара. Чуть позже расскажу как.

Так, воюя и крепясь, дождались мы прихода командарма Тухачевского и подчинённых ему красных товарищей. Эти взялись за дело с особой сноровкой. Ни перед чем не останавливаясь, они применили и ядовитые газы. Многие из моих товарищей погибли. Немногих мне удалось спасти доступным способом. Но то стало временным для них избавлением. Большинство моих однополчан убыло в края неизвестные и под конвоем. Иных же поставили к расстрельной стенке. В те, завершающие недели последней крестьянской войны много боли я натерпелся и совсем одиноким себя ощутил. Тут вопрос встал для меня ребром: один ли я на этом свете Подлесный или есть ещё хоть одна родная душа. Может быть, Настюхин отпрыск, которого я оставил в надёжных руках в сопредельной губернии?