Читаем Чардаш смерти полностью

Чардаш смерти

С самого начала они условились, что наедине станут говорить друг с другом только по-русски. Дани с наслаждением ловил неслыханные им ранее интонации чужой речи. То переливчатые, как эхо в лесу, то жёсткие, как команды старого фельдфебеля-австрийца. Они ли очаровывали Дани? А может, его влекли тёмные, с редкими нитями серебра, струящиеся косы Маланьи? А может, её белые груди? Нет! Скорее всего, то было обаяние простоты, странная, словно неземная её искренность, просторная, сладостная, с горчинкой иррациональной тоски. Маланья читала ему стихи убитых деспотизмом русских поэтов. Сначала явилось понимание, а через короткое время он сам стал говорить, ломая язык, коверкая слова, наслаждаясь заливистым хохотом своей подруги. Впоследствии, ближе к весне, оба пристрастились к русской прозе. Дани очень старался чисто произносить русские слова. Прислушиваясь в голосу подруги, он прилежно повторял следом за ней стихи загубленного русским Лихом поэта:

– Мне снилось: мы умерли оба, лежим с успокоенным взглядом, два белые, белые гроба поставлены рядом…[13]

А потом ещё и ещё:

– Бессильные чувства так странны, застывшие мысли так ясны, и губы твои не желанны, хоть вечно прекрасны.

Маланья часто передразнивала его, но любила и целовать. И всегда, и неизменно понимала с полуслова, как бы он ни коверкал слова её родного языка.

– Чем я могу отплатить тебе за любовь, мой мальчик? – спросила она однажды.

– Ты говоришь со мной на русском языке. Ты позволяешь ласкать свои локоны и грудь…

– Послушай! – она всегда прерывала его внезапно. – Мой народ именует локоны косой. У женщины – коса. У смерти – коса. У моря – коса.

– Странный язык!

– А что касается груди… Ха-ха-ха! Ночевала тучка золотая на груди утёса великана![14]

Смех её был слишком заразителен, и Дани хохотал вместе с ней до слёз.

Так случилось и в тот, последний раз. Она долго хохотала, а потом, вдруг посерьёзнев, решила было заговорить о чём-то важном.

– Послушай, Дани! Я приняла решение… – начала она.