Чардаш смерти

На третий день разлуки – это был выходной Дани, понедельник, – он отправился на улицу Вароша. Высокая, каменная лестница встретила его оглушительным эхо. Казалось, это пехотный полк марширует, выбивая из старых камней синие искры железными подмётками. Он нашёл двери в апартаменты прелестницы распахнутыми настежь. В комнатах гуляли сквозняки. Запахи запустения ещё не успели поселиться тут. И в спальне, и в ванной пахло духами Маланьи. На туалетном столике он обнаружил розовую пыльцу рассыпавшейся пудры и погнутую шпильку из простого металла. В гостиной – ажурный чулок без пары.

– Без пары, – выдохнул Дани. – Так говорят русские. Я остался без пары.

Она всегда была честна с Дани. Она предупреждала о том, что русская хандра заразна, а очарование широкой души и открытого сердца – мимолётно. Гнилое, сатанинское обаяние, фальшивая отвага, недолговечная любовь – всё кануло без последнего «прости», без объяснений, без надежды. Всё оказалось зыбким, как сумеречный морок. Всё прошло, оставив по себе войну.

В тот злосчастный понедельник Дани спрятал в карман ажурный чулок без пары и погнутую шпильку. Розовую, пахнущую ванилью пудру, он собрал на клочок газетной бумаги. Теперь эти реликвии хранятся в его секретере на площади Фё. Там же хранится его разбитый в первом, самом страшном припадке ярости, альт. Взамен утраченной любви он обрёл ненависть. Ненависть ко всему русскому он пронёс в разбитом сердце и пролил на эту землю, на головы порабощенных русским Лихом сородичей Маланьи, у которых не локоны, но косы. Ступив на эту землю, он понял: душа русского широка, как эта земля, и потому всё-то им «ерунда». Даже предательство. Даже увечье. Даже смерть.

* * *

Дани открыл глаза. Дед Матюха сидел совсем рядом, на краю лежанки. Сначала Дани увидел, как в его пронзительных глазах колеблется розоватый огонёк лампады. Потом он ощутил тепло в искалеченной руке. Боль отступила, оставив по себе приятную, тёплую истому.

– Я же говорил тебе, что сумею помочь, – проговорил русский. – Боль прошла. Твоей руки больше нет при тебе. Зато есть эта баба. Как её там? Маланья? Гы-ы-ы! Чардаш смерти. Ишь ты!

Дани приподнялся, окинул комнату взглядом. Он действительно чувствовал себя намного лучше. Чувства обострились. Полумрак не мешал рассмотреть ему каждую деталь убогой обстановки. Вот русская девка хлопочет у печи. Ему видна только её спина. Чем же это она занята? Кипятит воду, рвёт на полосы какие-то тряпки. Зачем? Хочет поменять раненым повязки.

– Где Шаймоши? – спросил Дани.

– Да кто его знает? – уклончиво отозвался дед Матюха. – Где-то бродит по округе. Ищет твоих мадьяр.

Услышав его слова, девка быстро оглянулась. Что с ней? Паника во взгляде? Родственница пастуха чем-то напугана? Наверное, он слишком крепко спал и не услышал шума. Куда же запропастился Шаймоши?

Проклятые воспоминания! Проклятая Россия! За бревенчатой стеной снова стенает вьюга. А может, это русское Лихо ищет новых жертв? В топке задорно трещат поленья. Отсветы огня пробивались из-за чугунной дверцы. Оранжевые протуберанцы пляшут на тёмных стенах. Спросонья Дани почудилось, будто изба горит. Но дымного запаха не чувствовалось. В горнице по-прежнему пахло гнилью, кровью, фекалиям и… ладаном. Ладанный аромат преобладал, потому что дед Матюха расположился совсем рядом, на краю его ложа.

– Я слышал выстрелы, – сказал со своего места Красный профессор.