Чардаш смерти

Слепящая волна ярости, опав, сменилась странной, неизведанной ранее апатией. Дани окончательно прозрел. На полу, между черепков посуды, копошилась, ползала мелкая, черненькая тварь. Три пары ног. Длинные усы. Тело покрыто твёрдым хитином. Русские называют их пруссаками. Забавно. Таракан подползал всё ближе к лицу Дани. Вот он уже занёс над ним переднюю, усыпанную шипчиками пару ног. Что-то будет дальше?

* * *

Мир сделался пустым – ни видений, ни желаний. Только удары вьюги в стены ветхой лачуги. Русская зима силилась разрушить их убежище, но всё без толку. Дани сомкнул и снова разомкнул веки. Тяжело опираясь на шаткий табурет, все-таки смог подняться на ноги. Тело плохо повиновалось ему, зато зрение приобрело небывалую ясность. Дани огляделся. Колеблющийся свет лучин приобрёл яркость лампочек накаливания. Розовый огонёк под образами светил подобно железнодорожному семафору. Из-за чугунной топочной дверцы пробивались ослепительные сполохи. Он, Даниэль Габели, пока ещё жив.

Матвей Подлесных молчал. Он перебрался на кровать и теперь лежал, раскинув на стороны руки и ноги. Ветхое тряпьё девичьего пастуха под его спиной напиталось кровью. На истоптанный пол падали редкие тёмные капли: кап-кап-кап. Под кроватью собралась уже небольшая лужица. За стеной, на сеновале, русская девка-убийца гремела вёдрами. Слышались редкие удары копыт в дощатый пол и шумное дыхание лошадей.

– Расскажи мне о Воронеже, – тихо попросил Колдун. – Ты ведь был там.

– Воронежа больше нет.

– Помню, как я удил в реке рыбу…

– А я помню двадцать седьмое июля сорок второго года. Памятный день! В эту ночь на мосты через Дон упало пятьсот бомб. Вода в реке кипела. Да и вода ли это была? Порой поток становился кроваво-красным, а иногда вспыхивал и горел, испуская в небо едкий дым. Нам казалось, что всё живущее в реке вместе с текучей влагой готово в ужасе выброситься на берег. Мы думали, что к утру русло обмелеет.

– А Воронеж? Я толкую о другой реке. Река Воронеж протекает через город.

– Больше не протекает.

– Как же так? Не может быть! – голос Колдуна дрогнул.

Небывалая апатия сменилась вовсе нелепой жалостью. Дани сглотнул горечь.

– Если ты имеешь в виду ту реку, по которой летом проходила линия фронта, то она, скорее всего, уничтожена вместе в городом, – проговорил он.

Колдун приподнял голову и уставился на Дани.

– Можно разрушить дома, сжечь лес, вытоптать ниву. Но уничтожить реку? Как?!

– Коммунисты утопили в Воронеже слишком много техники. Дно реки буквально выстлано ею. Когда я в последний раз видел вашу реку, из воды повсюду выступали башни танков и дула орудий. Нагромождения железа! Река вокруг железных гор вскипала водоворотами. Разведчики моего друга Гильдебрандта Хельвига легко переходили Воронеж вброд, прыгая с одного завала на другой. Местами воды по щиколотку и подошвы стучат по железу.

– Не может быть! – Колдун уронил голову на подушки.

Дыхание с хрипом вырывалось из его груди. Под окном зашевелился Красный профессор. Связанного мальчишку под скамьёй какой-то милосердец прикрыл ватником. Кто-то обработал его раны и ожоги. Успели! Впрочем, от парня по-прежнему разило горелой человечиной и фекалиями. Дани усмехнулся. Ему, Даниэлю Габели, больше не слышать голосов природы и музыки во всём их великолепии, больше не взять в руки альт, больше не сесть к фортепиано. Но мальчишка-партизан будет болтаться на виселице с соответствующей табличкой на груди рядом с Красным профессором. И русская пурга сыграет на их похоронах «Чардаш смерти».

– Похоже настал мой черёд рассказывать истории, – проговорил Дани.

– Ты расскажешь мне о Воронеже? – спросил Колдун.

– О да! Могу! В уплату за ту неоценимую помощь, которую ты мне предоставил, я расскажу тебе о боях за больницу.

– О боях за больницу нам всё известно, – прохрипел Красный профессор. – Губернская больница стала форпостом сопротивления захватчикам. Её обороняли истребительные батальоны энкавэдэ.

– Истребительные батальоны были истреблены нами в первую очередь, – усмехнулся Дани.

– Вы не должны поддаваться вражеской пропаганде! – Красный профессор попытался подняться со скамьи, но тут же со стоном снова повалился навзничь. Его бил озноб.

– Заткнись, Родька. Тут тебе не Губчека и не цирк. Никого не сагитируешь. Рука болит, мадьяр?

– Нет.

– Ты должен мне за лечение. Не расплатишься – хворь станет терзать тебя пуще прежнего.

– Ты и вправду истинный ростовщик! Зачем тебе в глухом овраге дойчмарки?

– Не-е-е. Мне не деньгами.

– Чем же?

– Байки твои хочу выслушать. О том, как пал Воронеж. Ведь он пал, так?

– Допустим.

– Не слышу торжества в твоём ответе. Но в уплату за врачевание хочу слышать, как сгинула власть большевиков.

Дани вздохнул. Лучше уж слышать звук собственного голоса, чем вой русской вьюги и стоны русских партизан. Пусть дикари слушают, как погибали их сородичи.

* * *