Чаша Асклепия (СИ)

Следующий день был суматошным, слегка бестолковым, но по-своему очень интересным. Вениамин Игнатьевич с любопытством разглядывал местную то ли флору, то ли фауну, то ли милый симбиоз этих двух богинь.

Дэн сдержанно шутил (надо же, у киборга, оказывается, может быть чувство юмора), Стасик вымученно улыбался, остальные суетились и бегали, а над всеми этими людишками возвышался гений Великого Врача и Непревзойдённого Манипулятора. Вениамин Игнатьевич приосанился: все они у него в кулаке. Он решает их судьбы. Однако можно немного и прогуляться. Не стоит отрываться от коллектива.

Вениамин Игнатьевич милостиво улыбнулся и ступил на пружинящую твердь чужой планеты. А в следующую секунду поскользнулся на упругом, будто желатиновом, мху. Упасть Непревзойдённому Манипулятору не дала сильная рука пилота, цепко ухватившая корабельного доктора за ворот скафандра, так что все обошлось. Хотя, конечно, торжественность момента немного пострадала.

Прошли еще три дня, и были они спокойны и почти безмятежны. Вениамин Игнатьевич впоследствии вспоминал их как почти счастливые.

Его подопечные были охвачены ненавязчивым, но пристальным вниманием и радовали доктора примерным поведением. Киборг инициативы в общении не проявлял, но и не сторонился и вообще вел себя на удивление по-человечески, не давая никому никакого повода к подозрению. Он болтал с пилотом, дежурил по кухне, зависал над вирт-окном с очередной тупой игрушкой. Обычный, слегка меланхоличный парень, каких в галактике миллионы.

День проходил за неспешными разговорами со Стасиком, они мирно беседовали за чашкой фирменного Вениного чая, вспоминая школьные годы, а по вечерам выходили прогуляться перед сном, любуясь восхитительными оранжево-зелёными закатами.

А ночью, когда утомлённые научной деятельностью биологи засыпали, а Тед, нагонявшийся в своих монстров, уходил к себе в каюту, Вениамин Игнатьевич проскальзывал в гости к киборгу. И они тоже разговаривали, долго, по два-три часа.

Вернее, говорил Вениамин Игнатьевич, а киборг внимательно слушал, чуть наклонив голову и занавесившись от доктора рыжей чёлкой, изредка поднимая на Вениамина Игнатьевича глаза, как всегда ледяные в своём спокойствии, но при этом не забывая методично уничтожать предлагаемые доктором сласти — любил Вениамин Игнатьевич побаловаться вкусненьким… Он всегда был неравнодушен к сладкому, что поделать.

«И к очень сладкому тоже», — холодно и цинично усмехался доктор про себя, выкладывая перед киборгом свои запасы хорошего шоколада: горького, молочного, с апельсиновой корочкой, с острым красным перцем, с мятой, с морской солью, — все самого высшего сорта.

Дэн с бесстрастным лицом поглощал всю эту роскошь, не отдавая чему-либо предпочтения, и точно с таким же воодушевлением хорошо смазанного механизма закусывал изысканное лакомство вульгарными бутербродами с колбасой и сыром, а мог вдогонку и чипсами похрустеть.

Вениамин Игнатьевич иногда качал головой, изумляясь невероятным способностям DЕХ’а столько жрать и не толстеть. Если бы Дэн был человеком, то Вениамин Игнатьевич непременно заподозрил бы у него наличие солитёра и выписал какие-нибудь антигельминтные препараты.

А ещё Вениамин Игнатьевич поймал себя на мысли, что с той ночи в медотсеке ласковое и снисходительное «Дэничка» сменилось в его сознании коротким и звонким, как пощёчина, «Дэн». И эта «пощёчина» чесалась и зудела, не давая наслаждаться жизнью.

Хотя доктор не сомневался: придёт время, и жестянка вновь станет Дэничкой. И Мурзиком. А может, и Барсиком. Доктор Бобков был в этом уверен на все сто процентов.

Вениамин Игнатьевич очень быстро привык к этим разговорам, даже успел полюбить их.

Он пересказывал киборгу истории, услышанные когда-то от самого Стасика. Только — в своей интерпретации. Он рассказывал Дэну правду. Свою правду. Тут чуть сместил акцент, тут чуть пережал, а тут — просто замолчал крохотный, но важный фактик. Немного, так сказать, изменил соус к блюду. Чуть-чуть переместил софит — и сцена осветилась совсем под другим углом.

Всё правда. Почти ни грамма вымысла. Только правда — доктора Бобкова. Подумаешь, поменял ролями участников событий, подумаешь, приписал другую мотивацию. Это же такие мелочи!

И ни в коем случае не осуждать старого друга, нет-нет. Что вы, как можно? Никакого осуждения, только понимание, только дружеское сочувствие.

С доброй, чуть извиняющейся полуулыбкой рисовал Вениамин Игнатьевич образ отставного космодесантника, будто говоря: «Ну вот, такой он, Станислав Федотович Петухов».

Ему, Вениамину Игнатьевичу, выпал нелёгкий крест дружбы с этим человеком. И он достойно нёс его, в меру своих — не слишком больших — сил, пытаясь где-то остановить, где-то урезонить своего друга. А где-то просто исправить то, что Стас успел натворить.