Часовая башня

Неизвестно по какой причине не причиняли препятствий занимающимся погрузкой монахам. Может ещё оставался в головах бойцов РККА, пусть и наполненных ложным патриотизмом, некий страх перед неведанным, что вряд ли. Ведь, кто, как не их родители разрушали храмы, жгли иконы, сбрасывали кресты с куполов. Но, тогда оставалось только одно. Их, православных монахов принимали за иностранцев, отпуская с острова, в глубь Финляндии в соответствии с мирным договором, не считая теми, кто мог бы вымолить у России прощение за то, что было содеяно её народом в такие кратчайшие сроки.

— Смотри-ка, скарб свой грузят чернецы, — харкнув на снег, пхнул в бог своего боевого товарища сержант.

Многого насмотрелся в дремучих лесах Карельского перешейка. Горы обледеневших трупов, замёрзший хлеб, разбросанный вокруг вывернутой котлом наружу от прямого попадания мины полевой кухни. Отмороженные ноги и руки у провозимых мимо на телегах, чудом оставшихся в живых красноармейцев. Всё это сделало его грубее, и немногословнее. Но, только сейчас, когда видел, как бегут подальше от освободительной армии монахи, начинал догадываться, не свободу, а смерть и разруху несёт она миру.

— Пускай грузят. Аль не ими нажито? — протягивал ему кисет с табачком товарищ.

Оторвав по клочку бумаги от валявшейся на снегу финской газеты, скрутили самокрутки. Подкурили.

— Видать тут теперь нас расквартируют, пока то да сё, глядишь и весна наступит не на шутку. Лёд растает. Так и останемся с тобой на острове, как Робинзоны.

— Кто?

— Кто, кто! Книжки читать надо, — прислонился к финскому грузовику сержант.

— Ребятки, вы бы тут не курили. Мы всё ж иконы грузим, — стоя в кузове попросил защитников отечества пожилой инок.

— Не потрескаются твои доски от нашего дыма, — огрызнулся сержант, всё же послушно отходя в сторонку, где курили небольшой кучкой бойцы, матерясь и смеясь, словно пираты с чудом уцелевшего во время шторма корабля, уткнувшегося сломанным бушпритом в тихую гавань необитаемого острова, теперь ищущие себе иную забаву.

Вся эта армия с телегами, лошадьми, укутанными в тулупы красноармейцами, полевыми кухнями, говорила лишь об одном — полной неразберихе, творящейся, как правило при быстром отступлении, или наступлении, как было в данном случае.

Сломанная, перекроенная до неузнаваемости страна, теперь воссозданная заново, изменила и души тех, кто попал во всю эту мясорубку. Они были, если не искалечены, то сжались до предела, боясь заявить о себе.

— Всё разрушается до основания именно, когда народ отвернувшись от Бога этого не понимает и ему ничего не нужно. Но, тем, в ком осталась лишь капелька сознания для понимания происходящего достаточно и той малости, что лежит в руинах. Потянув за самый кончик, можно вытянуть многое из того, что было дано знать прежде. Но, до этого момента требуется прожить годы мрака, — сказал старец Иоанн. отцу Нафанаилу, сидя в кузове финского грузовика, двигающегося в сторону Кексгольма.

— Им дали команду, и они поверили в свою правоту. Не один из красноармейцев не задумался, вокруг мирные жители. Лётчики слепо выполняли команды, пехотинцы гибли сотнями в болотах, мёрзли в неподготовленном к зимним условиям обмундировании, голодали в лесах забытые и голодные, потерянные снабженцами из-за неумело организованного наступления. Но, никто из них не задумался, ступают по чужой земле, а укрепрайон Маннергейма построен вовсе не с целью нападения, а для защиты от них. Они сжились с вдолбленными в их головы в течении последних двадцати двух лет мыслями, что считают собственными. Нет, прозрение придёт не сразу. Сначала страх и ужас, предательство и бегство, смерть и лагеря. Даже, если СССР и удастся одержать победу, навсегда останется та в глазах Бога несправедливой. Неужели поймут глупость содеянного лишь через десятилетия, когда сам же Господь решит раскрыть им глаза? Если этого не сделает, имеет на то свои планы. Пропаганда не даст опомнится израненным, искалеченным морально и физически миллионам жалких человечески подобий, в которых были превращены русские, — ответил старцу отец Нафанаил.

— Даже, когда от неё удастся избавится России, всё равно накрепко засядет в их сердцах и душах. Только единицы будут понимать произошедшее. В них и сохранится зерно культуры, уничтожаемое повсеместно кровавой властью, — ответил старец. С великой грустью смотрел в сторону постепенно сливающегося с горизонтом острова. Благодаря морозной дымке скоро пропала в ней одиноко смотрящая в небо колокольня. Закрыв глаза, молился.

Слеза пробежала по щеке отца Нафанаила. Отвернулся не в силах больше смотреть на то место, где столько лет было отдано служению Богу.

Основанный Новгородским святым Арсением Коневским, оставался теперь тут с пустыми стенами, как символ былой мощи Новгорода, испокон веков имел на этих землях свои поселения. Одно из которых, Карела, завоёванное шведами, и переименованное в Кексгольм, было отвоёвано Петром обратно.