Часовая башня

Он же смущённо протянул ей конвертик с деньгами. Взяла, сунула в карман халата.

Молча шли к машине. Даже не удивилась, сев на заднее сиденье. Сел с ней рядом. Сказал адрес Любе и с каким-то не слышанным прежде скрежетом, словно не хотел уезжать отсюда, опель чуть дёрнувшись тронулся с места.

— Надо снимать квартиру, — будто сам себе, сказал Паша.

— Квартиру, — повторила за ним.

— Надо жить отдельно.

— Надо.

Валерия, следила своими широко раскрытыми и от этого кажущимися круглыми глазами за этими огромными существами, не обращавшими на неё никакого внимания.

Заметив это, Паша взял дочь к себе на руки. Она моргнула. Точная копия Инги. Делала так же, когда не хотела отвечать. В этот момент ему показалось; разглядывает его, пытаясь понять, не таит ли он в себе ничего плохого.

— Валерия, — попытался вытащить изо рта соску. Но, крепко держала зубами, резко изменив выражение любопытства на удивление, а затем обиду, Лицо тут же сморщилось и раздался скрипучий детский плач.

— Не бойся. Я только хотел посмотреть, как крепко ты её держишь.

Но, дочка уже плакала, не в силах остановиться.

— Инга, что же мне делать?

— Качай, и разговаривай с ней. Тогда успокоится.

В этот момент машина проехала асфальтовый холмик, и все трое пассажиров опеля подпрыгнули на заднем сиденье, напоминающим диван. Но, благодаря его мягкости, плавно опустились обратно.

Валерия затихла.

— Смотри, она молчит.

— И, слава Богу. Очень устала.

— Это с непривычки, — успокоила Люба.

— Да уж больно не хочется привыкать.

— Привыкните. У меня двое сорванцов, погодки.

Не хотела снимать квартиру. Было удобно жить под боком родителей. Но, в то же время и мечтала о том, чтоб иметь свою, лучше трёхкомнатную, с балконом, и окнами на два фасада. Да, и чувствовала; скоро уезжать ей из этого города. Но, отец не говорил дома о работе. Он был молчалив, старался больше делать, чем говорить. Поэтому догадывалась, уже много им проделано в отношении данного вопроса. И, может года через два они переедут в Ленинград.

Молчала об этом с мужем. Знала; не горит особым желанием уезжать из своего города. Считала, вряд ли это может быть кому-то тяжело. Сама уже и забыла, как жила прежде в Киеве. Казалось; какое значение имеет в каком городе жить, главное, чтоб он был большим, и лучше всего столицей. Пусть даже и бывшей. Спроси её зачем ей требуется такой масштаб, не смогла бы ответить. Действительно не знала. Нравилось ехать по городу долго, чтобы тот был бесконечен, всё время раскрывая перед ней свои тайны. Ещё больше любила порядок и чистоту улиц. Скверики с подстриженной травой, даже мостовую из брусчатки, по которой, подобно тому, как и сейчас, шлёпают покрышки автомобиля.

Но ненавидела разруху. Развалины домов, вечно перерытые траншеями улицы, потрескавшиеся фасады.

И, сейчас, когда Паша завёл разговор о съёмной квартире, отказывалась представить себя в ней рядом с ним. Понимала; не соглашаясь с мужем на отдельную от родителей жизнь, закладывает камень в основание семейного разлада, способного вырасти в нечто большее. Но, ничего не могла поделать с собой.

— Почему ты не спорила со мной из-за имени, — перебил ход её мыслей Паша.

— Я устала.

— Спорить со мной!? Разве мы спорим? Правда, иногда пытаюсь аргументировано объяснять. Но, видя непреклонность — уступаю.

— Нет, — замолчала Инга.

Какое-то время ехали молча. Давняя обида накопилась у Паши. Хоть и был упрям, отличался терпением по отношению к жене, ибо любил её.

— Не надо молчать

— Я не молчу. Просто устала. Да и имя мне нравится. Будет неким компромиссом. Ведь родители так же имеют заготовки. А, так, когда мы заодно, то и им тяжелее навязать своё.

— Надоело каждый раз быть виноватым. Даже когда первый не я, всё равно почему-то виноват. Впрочем, так было всегда, видимо участь. Люди делают всё возможное, для того, чтобы другие реагировали, затем, назначая их виновными. Так легче жить.

"Паче снега убелюся…"

Все белые вокруг, а ты в грязи и хуже всех. Дома, на работе, общественных местах. Потому что не так ходишь, смотришь, думаешь, говоришь. Несколько обидно, ведь вроде они не такие и белые… Но постепенно привыкаешь, что такие. Со временем белизна усиливается, а твоя грязь увеличивается. Всё больше, беспробуднее и тяжелее её слои, что с других, которые убелялись посредством тебя и твоей совести.

По большей части не возражая, не оспаривая, а потом жалея об этом, непременно искренне, от души чувствуешь себя виноватым и самым ничтожным, маленьким, серым и бесполезнейшим человечишкой.

— Может, это борьба с гордыней? — холодно ответила ему.

— Бог посылает очернение для борьбы возгордившегося нутра, что в действительности не лучше самого обвинителя. Потому не стоит обижаться на меня, и, тем более презирать. Убелённые не ведают, в отличие от меня, и, стало быть я виноват.

— Какой же ты ещё дурак, — еле заметно, одними губами улыбнулась Инга.

Глава X. Коммуналка