Часовая башня

— А! Ждём, ждём! — протянул руку начальник, после того, как Савелий Игнатьевич, отдав честь, доложил о цели своего визита.

— Неплохо вы тут расположились, — осматривался Савелий Игнатьевич. Его удивила та быстрота, с которой удалось перестроить внутри здание. Теперь в нём отсутствовало самое главное — молитвенный зал.

Иван Донатович, был небольшого роста, коренастый, с кучерявой, густой шевелюрой мужик, лет сорока. Но, из-за своего малого, детского роста выглядел моложе своих лет, как ни старался придать себе серьёзности во взгляде.

— На самом деле работы было не так уж и много. Заделать дырку в полу от попадания авиабомбы, кровлю успели починить до нас ещё финны, и возвести перегородки. Вам, там в Выборге проще. В городе куда больше пустых учреждений. Пожары, насколько осведомлён, не коснулись его, — ответил прибывшему из Выборга капитану.

— Да, кирхи стоят пустыми, впрочем, как и православные храмы. Не нашли мы пока ещё возможности грамотно использовать культовые сооружения. Стоит поучиться вашему опыту.

— Орган правда пришлось выбросить. Говорят, необычного звучания был. Хотел было ограду из трубок сделать у себя в палисаднике. Но, очень мало единого размера. Все разного калибра. Да и домик мой далеко от центра. Дача, каких-то баронов, наверно ещё царского режима. Как ни думал найти им новое применение, так и не сумел. Плотника нашего попросил помочь. Но, Ильич почесал затылок, постоял молча. Затем обещал подумать. А через пару дней-то мне и говорит:

— Сделать-то оно можно. Только на ветру гудеть будут, спать не дадут.

Так, что, как видишь, и сам бы многому поучился, да не у кого.

Уже через пятнадцать минут разговора, понимая, никоим образом не могут составлять конкуренции, называли друг друга по имени. Оба в одном звании, но имели разные перспективы. У Савелия Игнатьевича они были куда больше. Здесь же в Кексгольме, Иван Донатович не мог рассчитывать на свойственный крупным городам размах спецопераций, перевыполнение плана и возможность быть замеченным. Впрочем, всё это уже зависело от индивидуальных особенностей человека.

А ведь основным поводом для понимания послужил, в первую очередь, простой орган. Точнее даже не он, а его составляющие. Гораздо интереснее было для русского человека во все времена и государственные строи понять природу вещи, что попадала к нему в руки. Из-за вечной закрытости перед западом, сама психология господ не позволяла приметить ростки собственной мысли, привнося плоды иноземной. Но, уже созревшие, готовые к употреблению. От того разум, принадлежащий простым, не имеющим доступа к техническим диковинам мужикам, не давал покоя рукам их так и норовящим скрутить гайку, или разобрать то, что попадало в поле их видимости.

Так и мастер, рассчитывающий органные трубки, выгибая их из свинцового листа, не мог и представить себе, что возможно в скором времени приобретут для себя некое иное, невиданное ему «звучание».

А ведь всего-то и требовалось для этого придать им некой таинственности, заставив формировать в себе логичные с точки зрения слуха звуки. Этого было вполне достаточно, чтоб пытливый русский ум, в знак протеста перед многовековым сдерживанием придумал им тут же новое применение.

Позже, не раз приезжал Савелий Игнатьевич в Кексгольм. И довелось побывать ему в гостях у местного начальника НКВД.

Но, к тому моменту уже занимал тот не весь особняк, и будучи уплотнён начальником продовольственных складов, что имел немалую семью, вынужден был поделиться большей частью комнат, не отдав той, где располагался музыкальный инструмент.

Рояль.

Завораживал он его душу. Каким-то непостижимым для него образом догадывался — не стоит разбирать его на составляющие. Не сможет из них ничего сделать. Да, и принадлежал он весь ему одному, а значит и не нуждался в общественном применении. Только он сам может любоваться им, ударять по клавишам, одним словом уподобляться тем, для кого и был создан на музыкальной фабрике.

Относился к музыке положительно. Когда-то прежде, лет десять назад умел бренчать на балалайке, перебравшись в город, брал в руки и гитару.

Но, как только поступил на службу в народный комиссариат, вынужден был забросить музыкальные пристрастия, ограничившись лишь патефоном, и то, не в рабочее время. Теперь же тот стоял прямо на крышке роскошного рояля, что несмотря на свои размеры, занимал лишь малую часть просторной гостиной.

Открывал клавиатуру. Садился за инструмент. Но, кроме того, как одним пальцем наигрывал какое-то подобие «Мурки», ничего не умел. Посидев с беломориной в зубах, пару минут перед инструментом, аккуратно, словно в дорогом ресторане, сбрасывал пепел в найденное на кухне серебряное блюдце.

Несмотря на то, что способен был только на извлечение убогих звуков из шикарного инструмента, всё же отдыхал душой, ощущая себя обладателем такой роскошной вещи. Представлял себя благородным, как ещё помнил, называли в его селе помещиков. Из окна дома, которых, иногда вечерами доносились звуки музыки.