Часовая башня

Сейчас здесь на Хельсингском православном кладбище встретились начало и конец жизни. Та, закончившаяся так внезапно, что её хозяин даже и не догадавшись сразу об этом, хотя и чувствовал её приближение заранее, передавала свою эстафету ему, ещё не понимаditve, что это такое — жизнь. Лишь только делал по ней свои первые шаги, спотыкаясь и падая, учился ходить. Она же была ещё вся впереди.

Мама держала его на руках. И оттуда видел, как каждый из присутствующих бросил на гроб горсть земли. Та с гулким, но тихим звуком падала на крышку. Нагнулась вместе с ним. Сказала;

— Возьми и ты горсточку земли, брось в могилку.

Взял в кулачок. Но, не захотел бросать. Сильно сжал её пальцами. Так, что стала просыпаться между ними.

— Ну, бросай же, — сквозь слёзы улыбалась мама.

Внимательно посмотрел на неё. Будто хотел понять насколько серьёзна сейчас.

Перестала улыбаться, свободной рукой вытерла слёзы.

Сильно заведя свою маленькую ручку назад, с ожесточением выпрямил её, одновременно разгибая маленькие пальчики. Земля распушённым облачком полетела в могилу. Хотелось услышать уже знакомый звук. Но, его не последовало. Только лишь шелест распределённого по крышке гроба песка. Запомнился и этот момент.

Никто не плакал. Да и помогли бы слёзы? Казалось; многое понимал из происходящего вокруг него. Но, был настолько мал, что не запомнил этого понимания, кроме самых ярких моментов.

Высокие деревья смыкались над головой. Плыли назад, пропуская под собой машину, в которой сидел на маминых руках, на заднем сиденье. Иногда вороны перелетали с одного дерева на другое, сильно отталкиваясь перед прыжком от долго после этого раскачивающейся ветки, плавно, вместе с самим деревом уплывавшей куда-то назад, в прошлое.

Сидел запрокинув голову. Видел мамино лицо, глаза, уже высохшие от слёз, но пустые. Они смотрели вдаль, туда, где дорога неслась им навстречу. Нравились кроны деревьев над их стремящейся к дому машиной.

— Надо возвращаться в Выборг, — предложил Фёдор Алексеевич.

Никто ему не ответил. Уже пожилая Илма прислуживала за столом, теперь жили без домработницы, не устраивая обедов, справляясь силами кухарки. Посмотрела на него с надеждой. Родившись под Выборгом, считала этот город родным. И с нетерпением ждала, когда его освободят. Всегда верила, что сможет вернуться в него снова.

— Думаю, не будем спешить. Судьба нашей квартиры не известна. Но, судя по слухам наш дом цел и невредим. Другое дело в Какисалми. Там, думаю, всё обстоит куда хуже, — попробовал зайти с другой стороны Фёдор Алексеевич.

— Какисалми. … Помнится, мне бывало так хорошо в стенах нашего деревянного дома. Неужели они могли его сжечь? — встрепенулась Торбьорг Константиновна. Прошлое постепенно возвращалось. Память доставала со своих полок хорошие воспоминания, в которых так нуждалась сейчас не одна она.

— Не думаю, Хотя от этих вандалов можно ожидать чего угодно.

— Ах Фёдор, как вы циничны!

— Я всего лишь научен жизнью натурально смотреть на вещи, — обрадовался тому, что всё же вернул к жизни тёщу.

— Настенька, доченька моя, а ведь отец прав. Нам всем следует сменить обстановку. Эта проклятая война в самом разгаре. Немцы наступают. Кольцо сжимается. Неужели они не дойдут до Москвы и Питера? Если это случится, мы наконец перестанем переживать за наше будущее.

— Пожалуй так, — наблюдая за тем, как играет на полу с деревянным грузовичком Паша, сказала первое за сегодняшний день слово Настя.

Не хотела возвращаться в Хельсинки. Там ей было нестерпимо тяжело. Родители Александра очень переживали за неё. После известия о смерти сына, пока готовились похороны, взяли к себе в дом. Но, ещё вчера перебралась к своим родителям в пригород.

Заказчики, с которыми постепенно, из-за рождения Паши работа была закончена, не беспокоили её, ожидая демобилизации Александра. Теперь же, даже не хотела думать о работе. Ненавидела её. Всё, что так радовало, придавая интерес к жизни, теперь раздражало. Не представляла, как сможет вернуться к архитектуре, если вынуждена будет начинать всё одна. Нет, не трудности волновали, а то, что рядом не будет больше советчика, того, кто был с ней заодно в каждом её решении, своими же не ухудшая образ объекта, только лишь делая лучше и ярче.

Кто знает, может через какое-то время сможет вернуться к своей профессии, но, пока не только не готова к этому, но и боится её, как огня. Каждый предмет на её столе напоминает о нём. Готовальня с инструментом, кульман, даже простые, остро отточенные ещё Александром карандаши.

Нет, не сможет перенести одного их вида.

Как была она свободна вместе с ним. Теперь же не в состоянии даже провести линию нужного размера по линейке. Силы оставили её, вместе со смелостью творческих решений.

— Думаю на следующей неделе съездить в Выборг на разведку. Посмотреть в каком состоянии квартира. И, после этого, если всё будет хорошо, договариваться о переезде с грузчиками, — закончил тему Фёдор Алексеевич.