Часовая башня

В январе 30-го, словно дразнил дирижёра Кусевицкого, сообщая в письме о том, что пока симфония не готова, и не знает, когда будет закончена. Подчерк безукоризнен, ещё с детства отличался любовью к правописанию. Да и сама бумага, похожая на пергамент придаёт уверенности.

В августе 30-го обещал направить готовую симфонию. Но, обещание осталось неисполненным. В августе 31-го сказал Кусевицкому; если тот так хочет её исполнить весной, будет готова. Но, этого не произошло. В 32-ом, после разговора с дирижёром, когда обещал закончить её в декабре надолго оставил работу над ней. Тот ещё несколько раз напоминал ему, но, в итоге тема исчерпала сама себя

В конце 30-ых, вновь возвратился к теме возрождения написания симфонии. Но, в 39-ом Гитлер захватывает Польшу, затем начинается Советско-Финская война.

40-ой явился ключевым для Сибелиуса.

Всё же решившись на это, резко встал, взяв пустую корзину от дров у камина. Наполнял её нотными тетрадями, многочисленными черновиками, лежавшими на столе и полках над ним. Сиюминутное решение, которого не мог остановить, ибо много лет шёл к нему, моментально наполнило собой всю его волю.

Всё в камин, что ещё еле тлел углями от утренней топки!

Вечер. Какое хорошее время для того, чтоб начать всё с начала.

Присел на корточки у камина.

Не разгоралось.

Спичка сломалась. Взял другую. Тот же эффект.

Три сразу!

Не горят.

Четыре!

Руки трясутся. Сел на пол.

Поджёг с краю смятый нотный лист. Не разгорался. Ещё раз чиркнул другими несколькими спичками. Загорелся краешек. Но, лишь только получив огонь, моментально, несмотря на сырость бумаги пошёл разгораться.

Запахло дымом.

— Что ты делаешь!? — на пороге стояла испуганная Айно.

— Не смей мне мешать, — тихо, но очень спокойно ответил ей.

Никогда прежде не видела таким своего мужа.

Последние годы его алкоголизм разрастался. Возвращаясь с прогулки пытался работать. Но, как понимала, мало что удавалось. Уже начала привыкать к его раздражительности. Но, та продолжала расти. Лишь изредка, вечерами, когда был уже порядком пьян, становился отзывчивым и спокойным.

И, вот сейчас, хоть и понимала, видит всего лишь следствие. Причина крылась в ином. Созрел для принятия решения. Прошлое, что так тяготило его, наконец отступило. Оно горело в камине.

— Ты уверен, — произнесла без интонации вопроса. Подошла. Положила руку на его плечо.

Не огрызнулся, не сбросил.

Присела на пол с ним рядом. Хотела погладить по голове. Но, знала; с тех пор, как начал брить её на лысо не любил, чтоб к ней прикасалась. Дотронулась ладонью до уха.

Резко поднял было руку, словно хотел защитить его. Но, замедлил движение и коснулся её кисти. Плавно опускала её к нему на щеку. Сползла на плечо. Там её рука остановилась будучи под защитой его ладони.

Сидели рядом молча. Наблюдая за тем, как горят нотные тетради. Огонь завораживал красотой. Теперь, как никогда тишина их дома звучала по-иному. Будто в ней до сей поры таилась никому прежде не известная музыка.

— Ты слышишь? — поднял вверх указательный палец.

— Да.

— Это новое время. Наполняет собой дом.

Хоть и пил, практически так же, как и прежде, но внимательность к жене вернулась. Вся несносность, проявившаяся в его характере за последние годы растворилась. Превратился в серого, спокойного, сдержанного на эмоции, словно выхолощенного человека.

Права ли она была в том, что не препятствовала уничтожению партитур? Пусть они были всего лишь эскизами, среди которых возможно имелись фрагменты восьмой симфонии, но, никто другой не смог бы придать такой глубины, пусть и самым лучшим своим произведениям, что имелась в его зарисовках. Знала это, но не верила самой себе, успокаиваясь мыслью о том, что прекратил уничтожать себя постоянным копанием в себе. И пусть даже перестал при этом сочинять, записывать музыку, давно сделала для себя выбор, поняв, таким он ей нужнее. Остальные же, весь мир, пусть помнят его прежним. Впрочем, и для неё останется таковым.

В 41-ом, когда Финляндия стала союзником Германии, из символа независимости превратился в марионетку, в руках Гитлера, называвшим его северным Вагнером. И, действительно, были у них общие мотивы в музыке. Национальный героизм прошёл красной нитью сквозь творчество как одного, так и другого.

Благодаря этим факторам сам незаметно для себя превратился в «арийского» композитора. Благодаря Гебельсовской пропаганде горячо приветствовался в нацистской Германии.

Наряду с Вагнером, Валькирия, которого превратилась в неофициальный гимн люфтваффе, его исполняли не менее часто, на не менее важных нацистских слётах и мероприятиях. Нет, не скрыться теперь было ему в лесах любимой Айнолы. Прежняя известность, сыграв с ним злую шутку, требовала теперь публичных выступлений в поддержку диктатора.