Часть 3. Поздняя классическая поэзия

В год Покоя Великого, после минувших невзгод,
В теплый месяц, когда источают коричник и лотос густой аромат,
В день, когда безысходное горе вернулось в сознанье людей
Юй ничтожный, в красный Двор Наслаждений войдя,
Сто бутонов сорвал, мир овеявших благоуханьем,
Шелк принес под названьем "Акулья как лед чешуя"
И воды зачерпнул у Беседки душистых ручьев...
В чашу чаю налил, смешав его с чистой, с листьев клена опавшей, росой...

...И хотя в этих действах значенья особого нет,

Он вложил в них глубокое чувство, сокровенную думу свою:
Пусть его приношенья дойдут до чертогов дворца в небесах,
Чтобы Белый Владыка деве, любящей лотосы, их передал...

Вот оно, поминанье его: "...В тишине и безмолвии я подсчитал:

С той поры как прекрасная дева оказалась во власти мирской суеты,
Десять лет миновало и шесть,
И уж канули в вечность догадки, откуда явилась она,
Род ее и фамилия тоже забыты, и вспомнить их трудно сейчас.
Только мне, Баоюю, пять лет обитать довелось
Да еще восемь месяцев и целый час,
Там, где мы умывались, приводили в порядок себя,
Пили, ели... Смеясь, предавались веселью и играм...

Кто подумать бы мог, что взлетит высоко птица злобная чжэнь,

Что в коварных сетях в час недобрый окажется гордый орел?
Что зловоньем своим будет хвастаться чертополох,
А душистый цветок, орхидею, вырвут вон из земли?
А цветы — это нежность и хрупкость сама.
И легко ль устоять им при буйных ветрах?
И не тягостно ль ивовой ветке,
Если ливень безжалостно бьет?
Ядовитые твари подвергли наветам ее,
Оттого и обрушился неизлечимый недуг:
Словно выцвели губы вишневые,
Лик, как персик румяный когда-то,
Стал унылым, болезненным,— словно в недуге увял...
Между тем из-за ширм, из-за пологов все лилась и лилась клевета,
Через окна и двери к ней тянулись терновник, репей, ядовитые травы...
Да! Когда отовсюду лишь ненависть, лишь неприязнь, —
Разве можно от них избавленье найти?
Все на свете имеет предел: ты закончила жизнь на земле,
Чтобы стыд, униженья стряхнуть с непорочной души!
Затаенные в сердце, беспредельными были печаль,
Безутешная горечь и бремя жестоких обид...
Всем известно, что в женских покоях
Целомудренных, незаурядных
Ненавидят, и участь их с участью сходна Цзя И,
Что был сослан в Чанша, потому что в сужденьях был прям!
Воля, честность порой наказуется несправедливо,
Потому и отчаянье девы было глубже, чем боль и досада почтенного Гуня,
Самовольно священную землю решившего взять...
...Так пришлось ей одной много мук претерпеть!
А теперь кто проникнется жалостью к той, что ушла навсегда?
В небе, как облака над обителью вечных святых, растворилась она,
И куда же теперь я направлюсь, чтоб найти хоть единственный, ею оставленный след?
Я не в силах узнать, как добраться до Острова нагромождений пещер,
Чтоб волшебное там отыскать благовонье, жизнь дающее вновь.
Нет возможности Море Восточное мне пересечь и Пэнлая достичь,
Чтоб добыть эликсир, возвращающий жизнь...
Твои угольно-черные брови потерялись в тумане высот,
Все ж вчера взял я кисть и представил воочию их, создавая портрет.
Твои кольца на пальцах словно белый нефрит и как лед холодны,
И не знаю, найдется ли тот, кто б застывшие пальцы согрел?
На жаровне в сосуде все еще остается благовонный отвар,
А одежд моих полы все еще не просохли от пролитых слез...

Нет луаня, и зеркало с шумом разбито,

Не решаюсь шкатулку открыть Шэюэ —
Там расческа без зубьев, и в небо "дракон" улетел...
И поняв, что потеряны зубья расчески Таньюнь,
Я опять безутешно скорблю...
Твой "жемчужный цветок", обрамленный нефритом и золотом.
Выброшен был после смерти в густую траву,
Долго-долго лежали в грязи "изумрудные перья",
Но кто-то нашел их потом, подобрал и унес...
...Все ушли из чертогов Чжицяо.
В ночь, когда повстречались Пастух и Ткачиха, —
В ночь седьмую седьмой же луны,
Не придется тебе снова в ушко иглы нить вставлять!..
Нить оборвана, селезень с уткой расстались навек,
Разве может кто-либо их новою нитью связать?
...А потом так случилось, что в пору осеннюю —
В пору Золота и полновластья Байди —
Я на ложе своем одиноком дремал, видя сны,
В опустевшем жилище никто не тревожил меня...
Там, за лестницей, где возвышался утун,
Проплывала луна, но была так бледна и тускла!
И почувствовал я, как уходит из мира души аромат,
Как бледнеет и тает тень былой красоты!
Словно слышал: под шелковым грустным шатром,
Там, где лотос прекрасный приют свой нашел,
Все слабее, слабее ты дышишь...
Вздох... Еще... И прервалось дыханье твое. Тишина.
Мир я взором окинул: повсюду увядшие травы,
Но ведь их увяданье не может заставить тростник и камыш
Буйный рост прекратить!
И мне кажется,— звукам и скорби объята земля,
Заунывными, как нескончаемый стрекот сверчков,
Ночью выпала капля за каплей роса,
Окропив на ступенях зеленеющий мох.
Стук не слышен вальков — дождь пошел:
Дождь осенний по стенам, смоковницей густо поросшим,
Бьет и флейты напевы из ближних дворов заглушает,
А в ушах все звучит и звучит незабвенное имя твое!
И его повторяет, тебя призывая, взлетев на карниз, попугай.
В дни, когда твоя жизнь догорала, стала сохнуть айва, что растет у перил,
Вспоминаю, как в прошлом мы в прятки играли — ты за ширмой скрывалась,
А сейчас я не слышу осторожных и мягких шагов...
Вспоминаю: мы также и в "бой на травинках" возле дома играли,
А сейчас те травинки ждут напрасно: тебе их уже не сорвать!
Шелк забыт и заброшен,— и некому больше одежду кроить,
Ленты порваны,— некому больше зажечь благовонья...
...Я вчера от отца получил порученье одно
И умчался в своей колеснице далеко-далеко,
Не успев попрощаться с тобой...
А сегодня, вернувшись, невзирая на то, что разгневаться матушка может,
Я к могиле пришел, чтобы скорбное слово сказать...
Вскоре слух до меня докатился, что гроб с твоим телом сожгут!
О печаль! Не исполнится клятва погребенным быть вместе с тобой,
Да и сон твой глубокий прервут, чтобы снова обрушить беду на тебя...
О, как стыдно мне эти слова вспоминать, что тебе говорил:
"Пусть смешается прах — твой и мой!"
Поглядите: без устали западный ветер шумит возле древнего храма,
Разгорается синее пламя, и нет ему меры,
Солнце скоро зайдет, все могилы давно одичали,
Кости белые из погребений разрыты, разбросаны, — кто их сумеет собрать?
Вслушайтесь: только ореха и вязов услышите шум,
Лишь камыша и осоки тревожный и жалостный шелест...
И за туманами демонов всхлипы и плач обезьян...
Видя все это и слушая, можно понять, сколь глубокие чувства
Юного отрока сердце волнуют за плотно задернутой шторой,
Сколь непомерно прискорбна судьба юной девы, засыпанной желтой землей!
Я, уподобясь Жунъаньскому князю, в жизни своей
Бирюзовый нефрит потерял,
Льются, льются горючие, жгучие слезы,
И, наверно, лишь западный ветер может ими себя увлажнить.
Кажется мне, что со мною случилось все то же,
Что и с Ши Чуном, который Люй Чжу уберечь не сумел,
Вот почему я горюю и скорбные чувства,
Только к холодной луне обратившись, решаюсь излить.
О! Это были поистине демонов злые интриги,
Столько несчастий сваливших на головы наши!
Разве возможно такое, чтоб завистью боги к нам, смертным, прониклись?
Разве возможно, чтоб речь благородную раб обращал к нам, болтливый язык распустив?
Если бы даже у женщин сердца по-шакальи жестокие вскрыли,
Я все равно затруднился б умерить в себе накопившийся гнев!
Пусть все это и так, пусть судьба у тебя незавидной была, —
Уваженье и чувства мои, обращенные только к тебе, глубоки!
И чтоб выход им дать, не могу удержаться от многих вопросов.
Ныне только узнал, что Верховный владыка Шан-ди
Повелел тебе в свите цветов во дворце состоять.
Ты при жизни была с орхидеей вдвоем,
После смерти Владыка тебя попросил быть хозяйкой у лотосов...
Понимаю, что могут служанки всего наболтать, —
В этом случае я ей поверил...
Ты спросишь меня: "Почему?"
Е Фашань попросил стихотворца Ли Юна создать поминанье для могильной плиты...
Тот его сочинил, а потом отложил, позабыв записать.
И тогда Е Фашань в час, когда беззаботно Ли Юн почивал, вызвал душу его,
И, проснувшись, поэт с удивленьем узрел,
Что душа и без тела записала творенье его!
После смерти Ли Юн приглашен был Владыкой Небес
В Белый яшмовый терем, чтоб там он спокойно стихи сочинял...
Говорю я о разных явленьях, но в сути едины они.
Каждой вещи присуще стремленье достойное и соразмерное выбрать себе,
Предположим: к какому-то делу душа не лежит.
Что же будет? Не просто ль пустые волненья и вздорный сумбур?
Ныне я понимаю: Небесный Владыка судит грешных людей по делам,
А отсюда и вывод: все должно быть в гармонии тесной,
И ничто не должно человека природу и склонности отягощать!
Рассужденья такие вселяют надежду, что нетленную душу твою
Я смогу угадать пред собою — вот здесь!
Это значит, что не было помысла грубость сказать, обращаясь к тебе!
А теперь — слушай песнь "Призыванье души",
Этой песни слова пусть дойдут до тебя:

О, великое Небо! В нем и синь,

В нем и свежесть!
Не тебе ли подняться под купол небесный
Дракон из нефрита помог?

О, большая Земля —

Бесконечность, безбрежность!
На тележке из кости слоновой и яшмы
Не ты ли проникла туда, где подземный поток?

Сколь наряден и пестр

Этот зонт драгоценный!
Не сияньем ли светлых созвездий Стрельца и Хвоста
Озаряется тьма?
Разукрашенный перьями, ярким ковром
Устлан путь пред тобой во вселенной,
По бокам охраняют дорогу
Не созвездья ль Стропил и Холма?

Пусть в пути сам Фэн Лун

Полетит провожатым с тобою.
Разве ты не мечтала, чтоб правил Ван Шу,
Что привык управлять колесницей луны?
И колеса — "и-и" и "я-я..." —
Огласили весь мир над землею,
За луанем и фениксом
То ль не ты мчишься вдаль, где дороги длинны?

С дуновением ветра

Заструился поток ароматов.
Не тобой ли духана
Ветка к поясу прикреплена?
Все наряды и юбка
Разноцветным сияньем объяты,
А в трепещущих серьгах
Не нашла ли свой отблеск луна?

...Поросль трав и цветов —

Вот алтарь поклоненья Земле, Небесам и Богам!
Уж не ты ль благовонное масло
В лампадах зажгла?
Столь причудлив на тыквах узор!
Сколько тонкой посуды и утвари в храм принесли!
Уж не ты ли из этих сосудов
Зеленые вина, коричную влагу пила?

Ты в неведомых далях

Не сулила ль Лу Ао свиданье?
Почему же меня
Ты забросила в мире сует?
О, когда бы Фэн Лянь
Колесницу мне дал в знак вниманья, —
Мы с тобою вдвоем
В земной возвратились бы свет?

В сердце горечь, печаль.

Мне сейчас, одинокому, трудно.
Но, увы, не напрасны ль
Страданья мои и мольбы?
Ты в безмолвии спишь,
Сны твои в небесах беспробудны,
Уж не в этом ли должно узреть
Начертанья небесной судьбы?
Ты безмолвна в могиле, —
Никто не нарушит покоя!
Может быть, это так! Но, вернувшись к началу,
Святых о возврате толку нет умолять!
Я же скован цепями
И должен терпеть неизбежное бремя мирское,
Но вернешься ль назад,
Если эти мольбы сможет с неба душа услыхать?

О, вернись! О, приди!

Возвратись, чтоб остаться со мною,
Чтобы вновь от меня
Не пришлось в небытье улетать!
Там, где хаос царит первозданный, ты живешь, —
В тишь, безмолвие погружена...
Но ведь если бы даже спустилась с высот, надо мною застыв,
Все равно даже тени твоей я б увидеть не смог.
Я от мира, как шторой и ширмой, отгорожен девичьей мечтой,
Стражей роль пусть аира ряды исполняют сейчас.
Я хотел бы еще пожелать, чтобы тонкие, словно рачки, листья ивы пока не стремились ко сну,
Пусть пока не терзает тебя и меня обоюдная наша тоска,
Быть средь гор, позаросших корицей, тебя пригласила Сунюй,
Там, на острове, где орхидеи в цвету, ты была так приветливо встречена юной Фуфэй,
Пела флейта Лунъюй для тебя!
Ударяла по звучному юю, что формой как тигр, Хань Хуан,
Призывая Лин-фэй, ты встревожила даже Лишань!

...Когда Хуан-ди совершал свой инспекторский смотр, реку Хуанхэ перейдя, а затем и Лошуй,

Как ныне, в то время из водной стихии Лошуй черепаха явилась, на панцире книгу неся...
И твари, тот мир населявшие, ныне пред нею, услышав мелодию Яо и Шуня "Сяньчи",
Запели, и, прежде скрывавшийся в водах Чишуя, дракон выплыл вдруг и ударился в пляс.
А фениксы, мирно дремавшие в роще жемчужной на ветвях, взлетели и ввысь устремились!
Когда призывают от сердца,— и душу святую возможно растрогать,
И вовсе не нужно для этого утварью жертвенной дверь украшать...
Сейчас из Сячэна небесного ты колесницу направила вдаль
И хочешь назад, в Сюаньпу, возвратиться,
К священной земле, где находятся горы Куньлунь.
Мы, кажется, видим друг друга отчетливо, ясно,
Но черное облако вдруг наползает, — приблизиться трудно к тебе...
Разлуки и встречи — как тучи на небе:
Плывут, чередуясь, и места себе не найдут,
Святую же душу никак не рассмотришь в дождях и туманах..
...Рассеялась пыль, расступились тяжелые тучи,
Высокие звезды на небе опять засверкали,
И ожили реки, и горы прекрасными стали,
И в небе, на самой его середине, сияет луна!
Увы! Почему от печалей-тревог успокоиться сердце не может?
Причина, наверное, в том, что мечты проплывают, как явь.
И я беспокойно вздыхаю, с надеждой взираю на все, что меня окружает,
А слезы все льются и льются,
И сил не найду, чтоб смятенье свое побороть!
О люди! Давно уже вы в царство грез погрузились,
Один я. И лишь из бамбуковой рощи доносится музыка чистой, невинной природы.
Я вижу: повсюду взлетают испуганно птицы,
Я слышу, как плещутся рыбы на гладкой поверхности вод.
...И вот изливаю всю грусть, что на сердце моем накопилась,
В своей откровенной молитве...
И тихо обряд совершаю священный с надеждой, что буду удачлив...
О, скорбь! О, печаль!
Я покорно прошу эту чашу принять благовонного чая!