Часть их боли

– Вот она, твоя красота! – показала она на себя. – Когда-то я была такой же, как они. Ко мне мужчины ломились, скоты, комплименты отвешивали. Серебром одаривали! Тоже думали, что вправе пользоваться этой красотой. Один из почитателей, как и ты, улыбался своими белыми зубами, которые были что жемчуг! Тоже северянином был и болтал, будто красивые женщины обласканы жизнью и Зейлоарой. А потом бросил меня, украл все деньги… – И она ухмыльнулась. – Обрюхатил и сбежал, скотина такая. Я от рожденного гаденыша избавиться хотела… Отнесла к Великой Химей, а там его бабка какая-то подхватила, вырвала корзину с этим уродцем, давя на жалость, дескать, тоскливо ей одной в лачуге…

Момо сделался бледным. Он оторопело уставился на сводницу. А та, видя какое впечатление произвела, продолжила злобно говорить, радуясь, что еще одно создание почувствует всю грязь этого мира:

– А надо было сдать этого гаденыша на мясо! Хоть бы заработала. Он меня всю изуродовал, когда рожала. В пустой мешок превратил! Из-за этого цена на меня упала, хозяева выгнали под дождь. Хотела я его позже забрать, чтобы расплатиться, но старуха не дала, билась, кричала, когда он в тряпках лежал подле козы. Чертова дура… А чего ты на меня так глядишь удивленно, молодчик? Или еще не веришь, что я была красавицей?! – И она грубо расхохоталась. – А ведь я поопытнее этих. Хочешь попробовать? Вы все ищете новых ощущений. Так я готова!

Видя, как гость остолбенел, она нарочно подалась вперед, нагло обхватила его шею узловатыми руками. Момо попытался отодвинуться, но она уже накрыла его губы своим морщинистым ртом, пощекотала за ухом. С силой отпихнув ее, Момо вырвался, покинул «Дом любви» и захромал прочь от этого дома разврата не оборачиваясь. На ходу в омерзении он вытирал губы. Ему казалось, что в воздухе еще звучит ее злобный смех, чувствуется зловонное дыхание.

Вечером он сидел в гостиной особняка и отрешенно озирался. Ничего не видя, он протер от пыли огромную вазу, расписанную золотыми красками, – она стояла аккурат под коллекцией масок, у стены. Затем, такой же растерянный, он просидел в своей комнатке до самого заката, размышляя. Впрочем, он скорее не думал, а страдал: в мыслях его поселилась пустота, гнетущая бездна, и он не знал, чем ее заполнить.

* * *

Когда ворота особняка открылись, Момо подскочил с топчана. Он поглядел в окно: внизу мелькнула красно-черная мантия Юлиана Ралмантона, и тот, скрытый от взора юноши под массивным шапероном, зашел внутрь. Внизу уже столпились домовые рабы, в том числе Хмурый. Кто-то жаловался на треснувшую стену в садовых бараках, кто-то – на увеличившуюся цену на кровь. Однако всех разогнали, сообщив, что отчет будет давать один майордом, а сам Юлиан скрылся в кабинете.

Момо ринулся следом, чтобы быть вторым после майордома. Он вошел внутрь без стука. Сам не зная, зачем явился, он тихо, без своей обыкновенной развязности, примостился на кушетке. Так он и сидел, пока хозяин глядел в бумаги, положив локти на стол и сплетя пальцы под подбородком… Сидел долго… Иногда Юлиан бросал на него взгляд из-под бровей, понимая, что юношу что-то гложет, но у того нет сил признаться. За последние годы лицо Момо сильно изменилось. Мягкие, нежные черты окончательно ушли, проявив острые скулы. Даже нос картошкой стал резче – не такой детский. Полные губы тоже огрубели, вытянулись и теперь были вечно поджаты в какой-то сдавленной, тяжелой улыбке. Одни лишь вихры, напоминающие куст, все так же падали на его костлявые плечи.

Момо теперь глядел на мир темным взором, полным сомнений. И хотя ему казалось, что он все так же весел и беззаботен, Юлиан видел, что эта беззаботность медленно уступает место взрослым думам.

«Вырос, – подумал Юлиан. – Даже почти перестал баловаться с женскими, а также смазливыми мужскими обликами, которые кажутся прекрасными только в юношеском возрасте».

– Что, Момо, как твои дела? – поинтересовался он, просматривая журналы. До утра ему нужно было их проверить.

– Нормально, – отозвался юноша, но взгляд его говорил об обратном.

– Как твои успехи в исследовании библиотеки? Много прочел?

– Одну книгу.

– Гм, неплохо. Это которая о путешествиях, из-под пера Гудвика?

– Наверное…

Они умолкли. Момо не знал, что сказать, только чувствовал, что Юлиан Ралмантон гораздо опытнее него, мудрее, хотя выглядит почти ровесником. Его успокаивала уверенная, беззлобная манера речи Юлиана и то, что их связывало в прошлом. Именно поэтому он продолжал сидеть на кушетке… И не знал, куда себя деть… Просто чувствовал, что ему нужно что-то сказать, но что именно – не понимал.

Юлиан отложил перо и тихо заметил: