Часть первая. Деревянный корабль

Благодаря таким сценам мученичества пробуждалось и порабощенное тело. На этой почве выросли предания, согласно которым один мастер распял жениха своей дочери, чтобы иметь модель для правдивого изображения смерти. Молодых людей — печальных, но прекрасных в умирании — ваяли из камня, вырезали из дерева, писали красками чьи-то прилежные руки. Невозможно опровергнуть предание об этих юных телах. Невесты плачут, для стареющих мастеров такие юноши — их модели — становятся объектами поклонения. Жестокость растворяется в слезах. Уже не один Распятый, но все распятые пробуждают сочувствие у творцов. Пестро расписанные доски будто издают жалобы, крики. Абстрактный принцип колеблется, поколебленный Откровением мягкой и благой чувственности…

И еще от той эпохи сохранились такие высказывания, которые выдают нам всё. В люнебургской Йоханнискирхе скамьи хоров скрывают под сиденьями резные панели. Чья-то рука — дрожащая, познающая, не развратная — приподымает с округлого тела, с округлых бедер окутывающую их рубашку. Тут же и голова, упавшая на женское лоно, будто кому-то стыдно. Но за этой головой проглядывает одичавший сад, которому следовало оставаться скрытым, и он роскошен… Семья, которая прежде была детской площадкой для регламентированной половой жизни, похоже, трещит по швам, а на горизонте уже маячит нечто лучшее…

И вот является Ева на алтаре работы ван Эйка^{179} — беременная женщина, чья красота трогает нас до слез…

Но поток жизни, который уже невозможно было запрудить, продолжал набухать и с сакральной силой перехлестывал устремления отдельных мастеров.

Зодчество — которое давно запуталось в духовных спекуляциях и конструкциях, сожгло за собой мосты, ведущие к древним ритмам, отвергло массовое строительство, обратило свое искусство против камня — все-таки отыскало обратный путь из лабиринта новейших модификаций золотого сечения и рискнуло вернуться к великой простоте. Не повсюду, конечно. Позднеготические кирпичные соборы ганзейских городов ярче всего свидетельствуют об этом новом искусстве… Вновь пробуждаются древнейшие ритмы. Откуда они появились? Кто их привнес? Они внезапно опять заструились по всем дорогам жизни, вырвавшись из источников, которые прежде были перекрыты. Из кристаллов, из квадров музыки. Тайные союзы открыли свои давно замурованные архивы. Вновь поднялась волна первозданного творчества. В новых святилищах опять начали создавать крипты.

Тогда-то и возникла гигантская Мариенкирхе в Штральзунде. Ее притвор — одно из величайших решений (и достижений) в архитектуре^{180}, обычно не замечаемое очкастыми любителями деталей. Красотой отдельных частей это здание похвалиться не может. Но оно — благая весть о пробудившейся индивидуальности. Оно к тому же неконтролируемо в своих размерах. Как если бы его предполагали строить до конца существования мира. Оно — без тенденции: его уже не назовешь готическим, несмотря на высоту центрального нефа и хрупкость колонн. Но кажется, что откуда-то просачивается страх. Спешка подстегивает возносящиеся вверх формы, принуждает их к раннему завершению — насильственному, лишенному украшений. Зодчий хочет успеть закончить свое дело, хочет увидеть завершенное. Он не чувствует в себе уверенности, новое солнце желает скрыться за тучами. И хоть новый день уже наступил, впечатление пасмурности остается.

Великолепен план Николаикирхе в Люнебурге. Что происходит, в ритмическом плане, с хорами, что может открыться в этой церкви — сегодня, увы, укороченной (двух пролетов на западе не хватает) и внешне обезображенной, — догадается лишь тот, кто способен расслышать чистое пение священных ритмов. В восточной части этой приходской церкви располагается сводчатая крипта. Для кого она? Для святых Косьмы и Дамиана? Скорее — для сакрального пробудившегося тела. Ныне эта крипта забыта, ее как бы не замечают. Там внутри мусор, голые кирпичные своды…

Мариенкирхе в Данциге. Неуклюжий колосс, на первый взгляд: ремесленная работа, не имеющая определенного стиля… Но так только кажется — пока не зазвучат пилястры и каннелюры, пока не заявят о себе так называемые капеллы, пока это чудовищно огромное, одинаковой высоты пространство не станет для тебя настолько отчетливым, что ты почувствуешь его напряженность в границах, особенно жестких из-за расположенных по периметру капелл.